По прозвищу «Сокол». Том 2
Шрифт:
Вошёл в дом. Сколько времени прошло? Интуитивно глянул на часы, после драки те не подлежали ремонту, только на выброс. Усмехнулся, как будто запомнил, сколько было времени, когда шёл чистить их рожи.
Ждал, что вот-вот, с минуты на минуту двор огласит громогласный рёв полицейских сирен. Явится участковый… Должен же был хоть кто позвонить в полицию?
Глянул туда, где раньше сидела мегера, место вахтёрши было мрачно и темно без законной хозяйки, будто вместе с ней из этого дома сгинули душа и совесть.
Пошёл по лестнице. Жалко было свитера, хороший, служивший мне не
Не знал, в каком виде увижу Оксанку. С меня слетал налёт первичного шока, нервные окончания брались в работу, сигнализировали. Следом за мной тянулся кровавый след. Хорошо же эта псина меня потрепала, теперь ехать в травматологию зашивать…
Остановился у двери собственной квартиры. Терялся, сейчас открою, увижу её и что скажу? Но тянуть не было смысла, так можно стоять у порога до самой вечности. Неповреждённой рукой полез в карман за ключами…
Врачи примчались, словно за ними гнались все неспасённые души. В федерально-бесплатную звонить не стал, едва увидевшая мою руку Оксана пришла в неизбывный девичий ужас, настояла на платной. Совала вынутые из кармана мятые купюры оставшейся сдачи.
Не стал ей говорить, что на эти гроши мне разве что скажут «здравствуйте», но не от души и без улыбки.
Оператор как будто издевалась, трижды переспрашивала фамилию, коверкала: – Зоголов? Сокалой? Зоколо?
Оксана едва ли не вырвала смартфон из моих рук. Едва взялась за дело, как её тут же поняли и обещали прислать бригаду.
Чем бы сегодня не были заняты в полиции, оно оказалось куда важнее трёх измордованных негодяев.
Приехавший хирург шустро оценил случившееся. Обезболивающий спрей обратил руку в деревянную чурку, можно было иголки втыкать, не почувствую. Тучка, недавно подобранный котёнок, отнеслась к чужому со страхом и подозрением, скрылась в Оксанкиной комнате и не казала носа.
В прошлый раз меня латали в госпитале. Шивший был уставший, старый, мечтавший упиться вусмерть дед. Он молчал, но я читал по шевелящимся губам, что обязательно на боковую, как только залатает меня. Но словно ему назло из голодного чрева войны притаскивали ещё раненых.
Дух гуманизма смердел потом, мочой, давно немытым телом, спёкшейся кровью. Явившийся к нас сейчас эскулап предпочитал данной какофонии запахов крепкий аромат «Нурсултана», а ведь тридцать лет назад никто и подумать не мог, что Казахстан станет Меккой для парфюмеров…
Оксана смотрела на собственный рюкзак, ошалело наблюдала за работой доктора. Он приложил к руке гелеобразующий аппарат, изнутри меня пронзило будоражащим холодком. Растёкшийся по руке гель собрался вокруг раны, стянув её края. До чего же техника дошла! Нам бы такое да в полевые условия…
С карты снялась нехилая сумма.
– Зачем? – спросила девчонка, едва проводила врача. Глянул на неё, ей что же, жалко тех поганцев? Увидел её застывший на мне взгляд. Нет, ей не жалко их, жалко меня.
Тучка всем видом давала понять, что ей тоже. Ластилась, тёрлась об ногу, норовила запрыгнуть на колени. В конце
концов Оксана взяла её к себе, котёнок не стала противиться нежности её ладоней и задремала.– Они к тебе больше не полезут. Ни к кому больше не полезут.
– Ты их убил, пап? – она испугалась, я покачал головой.
– Нет. Но примерно наказал. Поговорил.
– Эта их собака тебя так, да?
Просто кивнул в ответ, какие ещё здесь нужны слова.
– Ты извини за вчерашнее, – она заговорила вновь. Стыд красил ей щёки, огнём жёг изнутри.
– Ты о чём? – после всего случившегося слабо соображал. Оксана заварила чаю с лимоном, горделиво лежал на столе пакет с овсяным печеньем. Моё любимое, родом из детства.
Осмотрел дочь с ног до головы. Вспомнил, как вошёл, оставляя за собой красный след. Зарёванная и напуганная она мигом похолодела лицом, немеющими руками забрала собственный рюкзак. Что ей сказал? Подрался? Упал? Совершенно из головы вылетело.
– Ну вчера, ты когда ушёл… мне ведь понимать надо, ты взрослый мужчина, а мужчинам иногда надо… с женщинами…
Я даже не знал, может ли этот разговор стать ещё более неловким. В горле пересохло, я поперхнулся печеньем.
– Просто… мама всегда приводила мужчин. Наверно, с того момента, как мне четыре было. На одну, на две ночи, как будто случайных прохожих ловила на улице. И не удивлюсь, если так. Они… воспринимали меня, как предмет мебели…
– Тебя пугает, что я кого-то приведу в дом?
Она задумалась, прежде чем отвечать, зажала ладони между колен.
– И да, и… нет. Не знаю, пап. Ну сам посуди, я вдруг приобрела какой-то статус в твоей жизни, впервые почувствовала человека, который не оттолкнул. Или оттолкнул, но только поначалу. Да и глупо у нас вышла первая встреча…
– А баба Тоня что же… – тяжко было звать собственную добродушную тётушку бабкой. Словно злой колдун пожрал всю доброту, что она сотворила.
Оксана покраснела ещё гуще. Впору было приглашать художников, могли бы, глядя на её щёки, открыть новую палитру цветов…
– Она тоже не оттолкнула. Разве это имеет значение? – разозлилась на собственную оговорку, я повержено поднял руки, принимая правоту её слов. – Просто… ну, мама когда мужчину находила, для меня иногда хорошо было. Переставала пичкать меня рассказами о том, какое же ты чудовище. Не третировала, словно боялась отпугнуть новую игрушку на ночь. Просто я тогда как будто переставала существовать. Для всех и для всего. Вот и… испугалась.
Захотелось её обнять, но заныла рука. Казалось, там, под гермоплаксоидной шиной в ране что-то шевелится. Мерзкое ощущение…
– Ты ведь сегодня в школу ходила?
– В институт, – она поправила меня, изящно заложила мешающую прядь волос за ухо. – Там… там хорошо! Прям так, как мечтала! Тебе правда интересно?
– Почему нет? Не думаю, что смогу прямо сейчас уснуть, хотя и стоило бы. Потому расскажи. Я ведь о тебе совершенно почти ничего не знаю.
– Понимаю. Знаешь, когда ты меня в душе застал, принял за воровку, я злилась! Просто не сразу поняла, как это всё с твоей стороны выглядело. Наверно, обнаружив тебя у себя в ванной, также бы отреагировала.