По пути Синдбада

— Сорок девять футов, — сообщил Эндрю.

— Прекрасно, — отметил я. — Мы сделаем из этого бруса временный рей, а роль грота станет выполнять запасная бизань.

Запасная бизань на судне имелась, она входила в комплект парусов, сшитых на Малабарском берегу, в Бейпоре.

Экипаж принялся за работу. Питер Доббс и Тим Ридмэн с помощью пилы и стамески обработали поврежденный конец длинного бруса, а оманцы за полчаса тщательно отбалансировали его. Установив на рее запасную бизань и распутав фалы и леера, экипаж под бравурную песню прикрепил временный рей к топу грот-мачты. Выполнив эту работу, все подняли голову, глядя на новое парусное вооружение корабля. Все остались довольны. Вид «Сохара» почти что не изменился. Несмотря на странное сочетание двух бизаней и кливера, судно выглядело красиво и даже изящно. Паруса наполнились ветром, и, хотя скорость хода «Сохара» уменьшилась почти на треть, корабль уверенно шел вперед, а ведь после поломки рея прошло всего ничего: меньше семи часов. Наш экипаж оказался на высоте, в который раз показав мастерство, находчивость и сработанность.

К этому времени наш корабль отделяло от Суматры по прямой примерно четыреста пятьдесят миль. Меня беспокоило лишь одно: угля оставалось всего на пять дней, и я сомневался, хватит ли нам этих запасов. Пришлось признать, что какое-то время придется довольствоваться холодной едой. Зато успокаивало другое: в продуктах питания и пресной воде мы больше не испытывали нужды. Оманцы успешно ловили рыбу, во многом помогавшую пополнить наш суточный рацион и сберечь другие продукты, а обычную пресную воду пополнила дождевая вода, двести галлонов которой мы закачали в наши резервуары, обеспечив себя водой по меньшей мере на три недели.

В те дни я с удовлетворением посчитал, что наши экипаж свыкся с морем, научился пользоваться дарами природы да и противостоять ударам стихии. Случай со сломанным грота-реем наглядно продемонстрировал, что наш экипаж может справиться даже со значительной поломкой на корабле. Конечно, следовало отдать должное и нашему кораблю, хорошо снаряженному и имевшему на борту большой запас тросов и парусины, что позволяло и в дальнейшем не опасаться поломок, схожих с повреждением грота-рея.

За четыре месяца, проведенные в море, мы настолько свыклись с «Сохаром», что могли не только зрительно, но и на слух определить, что поправить, что подтянуть. Мы уяснили себе, какие снасти быстро изнашиваются и когда их нужно менять, поняли, как лучше регулировать парусность, уразумели, когда какой трос потравить, а когда какой выбрать, научились обращаться с рулем, и теперь корабль шел плавно, оставляя за собой прямую кильватерную струю. Даже поворот фордевинд — рискованный и сложный маневр — теперь осуществлялся без затруднений. Экипаж приспособился и к частым ночным дождям. Едва начинался дождь, вахтенные матросы накрывали парусиной люки, гасили лампы, а сами надевали непромокаемые плащи. В подпалубном помещении над койками к рассохшемуся на солнце палубному настилу матросы приладили парусину, и с потолка перестало капать. От протечек во время дождя мы спаслись: вода до коек не добиралась, а вот от зловония, стоявшего в трюме, было не уберечься, и каждый только и ждал, когда же кончится дождь и откроют люки, что даст доступ свежему воздуху. Зловоние, стоявшее в подпалубном помещении, представляло собой несусветную смесь самых различных запахов, одинаково далеких от приятных: запаха газа (полностью избавиться от которого так и не удалось), запаха машинного масла, запаха запасенной впрок рыбы, запаха гнилых овощей, да и запаха пота. Когда после дождя вахтенный матрос открывал люк, то неизменно зажимал нос, убедившись на опыте, что вырвавшаяся наружу волна теплого воздуха, насыщенного зловонными испарениями, может сбить с ног.

Неудивительно, что девяносто процентов времени мы проводили на палубе. Здесь мы работали, отдыхали и при возможности спали. Живя в основном на открытом воздухе, мы все больше и больше сживались с морем, начали замечать малейшие изменения в цвете воды, обращать внимание на размеры и форму волн и даже научились понимать «настроение» океана. Мы неизменно наблюдали за птицами, нашими постоянными спутниками, и заинтересованно отмечали, когда к заурядным чайкам присоединялись другие, редкие птицы. Мы обращали внимание и на поведение птиц, то летавших высоко в небе, то у самой воды, то делившихся на мелкие группы, то сбивавшихся в огромную стаю. А однажды мы пришли в почти такое же возбуждение, что и птицы, когда из воды неожиданно вынырнул сорокафутовый кит.

Постепенно мы впали в зависимость от поведения нашего корабля. Когда «Сохар» штилевал, то и мы впадали в апатию, а когда поднимался ветер и корабль уверенно шел вперед, то приходили в состояние необычайной активности, воодушевленные тем, что снова движемся к цели. И, словно отзываясь на наш душевный подъем, корабль разгонялся, как набирающий скорость курьерский поезд. Даже при временном парусном вооружении «Сохар» шел со скоростью шесть-восемь узлов, приближая нас к долгожданной земле.

Когда «Сохар» уверенно шел вперед, работы на судне было немного, и, выполняя ее, оманцы, в такое время пребывавшие в приподнятом настроении, шутили и балагурили, а по окончании вахты занимались любимым делом: ловили рыбу. Раньше я неизменно напоминал Салеху и Эйду, чтобы они, забираясь наверх по вантам, соблюдали предельную осторожность. Однако затем я понял, что мои предостережения бесполезны. Салех и Эйд их пропускали мимо ушей и при необходимости смело лезли наверх, нимало не заботясь о том, что могут свалиться на палубу с пятидесятифутовой высоты. Заделалась верхолазами и часть европейцев, и можно было видеть, как Питер, самый сильный из нас, расположившись у топа мачты, работает вместе с Эйром, отличаясь от своего компаньона лишь цветом кожи. Со временем я стал оценивать силу ветра и положение дел на судне, не выходя из каюты, руководствуясь лишь голосами оманцев. Если они балагурили, за корабль можно было не опасаться; взволнованные и резкие голоса говорили об усилении ветра, а если на палубе устанавливалась необычная тишина, я понимал — мне на палубу: оманцы ждут моих указаний.

Когда ночью на судно налетал шквал, обычно сопровождавшийся тропическим ливнем, оманцы высыпали на палубу, тревожно переговариваясь, и принимались за дело, а оказавшись (после того как стихия утихомирилась) в трюме, они, озябшие и промокшие, тут же начинали готовить «непревзойденное снадобье от простуды». Оманцы брали с фунт фиников, большое количество чеснока, заправляли эту странную смесь растительным маслом и разогревали ее на имевшейся у нас небольшой спиртовке. Получалась клейкая жирная масса, которую знахари отправляли со смаком в рот, орудуя пальцами. Должен признать, снадобье помогало. Однако б ольшая часть европейцев от него воротили нос, и напрасно: время от времени они простужались. От этого снадобья была и другая польза, правда, сомнительная: когда опять начинался дождь (теперь не представлявший опасности) и люки задраивали, запах чеснока перебивал запах сероводорода.

Рыбы, сопровождавшие наш корабль, не оставляли «Сохар» даже в штиль. Из воды то и дело выскакивали, чтобы снова уйти под воду, шестидюймовые рыбки, которые, по всей видимости, охотились на еще более мелких рыб. Когда мы плавали и ныряли вблизи корабля, то всякий раз обнаруживали целую колонию морских обитателей. Около руля постоянно крутилась стайка рыб-лоцманов; в щели ахтерштевня нашел себе прибежище краб. По случаю можно было увидеть, как он в поисках пропитания путешествует по корпусу корабля или как он бесстрашно прыгает в воду, чтобы схватить замеченную поживу, а затем вместе с ней спешит в свое убежище. Около корабля вечно плавали и реморы, серо-зеленые рыбки с присоской на голове — бугристой пластиной, напоминающей подошву теннисных туфель. Реморы эти досаждали оманцам, нашим самым заядлым и уловистым рыболовам. Когда ремора хватала приманку, то, пытаясь избежать горькой участи, присасывалась к корпусу корабля. Рыболов по тугому натяжению лесы предполагал, что клюнула крупная рыба, а на поверку оказывалось, что это всего лишь небольшая ремора.

Однажды мы стали свидетелями необычного оживления вблизи нашего корабля. Первыми переполох подняли птицы. Сбившись в стаю, они начали кружить впереди «Сохара», оглашая воздух громкими тревожными криками. Затем вода забурлила. Это крупные рыбы стали выскакивать на поверхность и с шумом плюхаться в воду. Другие рыбы, видимо половчее, во весь опор неслись по гребням волн. Когда мы подошли ближе, то увидели, что все эти рыбы — тунцы и их сородичи, альбакоры. Один четырехфутовый альбакор промчался мимо носа «Сохара», точно торпеда, блеснув серебром. Через несколько минут мы поняли причину необычного поведения рыб. На них охотилась огромная стая дельфинов, расположившаяся большим полукругом, поперечником в милю, а то и больше.

«Сохар» оказался в центре этого полукруга. Дельфины виднелись повсюду: вокруг носа, бортов, кормы. Одни загоняли рыб в полукруг, постепенно смыкавшийся, другие держали строй. Но вот полукруг превратился в круг, и дельфины, нарушив строй, устремились в атаку.

Рыбой промышляли не только дельфины. На пути к Суматре мы встретили корейское рыболовное судно, матросы которого высыпали на палубу, чтобы поглазеть на странный корабль. В ночь на 13 апреля мы увидели ходовые огни нескольких судов прибрежного плавания и поняли, что мы недалеко от земли. Ветер «Сохару» благоприятствовал, и мы быстро приближались к северной оконечности Суматры и к входу в Малаккский пролив.

Двумя днями позже мы вошли в район оживленного судоходства, где постоянно курсируют контейнеровозы и танкеры. Едва мы приблизились к Малаккскому проливу, как оказались на пути у вереницы из девяти или десяти огромных судов. Как нарочно, пошел сильный дождь, видимость резко снизилась, и «Сохар» стал походить на слепца, ступившего под дождем на скоростной ряд автобана. Положение было крайне тревожным. Мы вглядывались во тьму и видели то тут, то там силуэты огромных судов, похожих на призраки, каждый из которых грозил реальными неприятностями. Разве ожидает кто-нибудь встретить в этом районе парусник? А радиолокационный сигнал, отражавшийся от нашего деревянного корабля, был таким небольшим, что даже если и принимался радаром, то, скорее всего, расценивался как невразумительная помеха. Сам «Сохар», не имевший двигателя, вряд ли бы сумел избежать столкновения, если бы из окружавшей мглы внезапно явился корабль, идущий прямо на нас. Исходя из сложившейся обстановки, я принял решение как можно быстрее пересечь под прямым углом путь, которым следуют корабли, курсирующие в этом районе. Через три часа положение изменилось к лучшему: тучи рассеялись, на небо высыпали яркие звезды, судов видно не было. Однако, определив местоположение нашего корабля, я пришел к заключению, что корабль снесло на север, и потому принял решение идти к Веху, острову, находящемуся в десяти милях от северной оконечности Суматры.

Однако нам снова не повезло: ветер утих, и наступил штиль. До Веха оставалось миль сорок, но подойти к нему мы пока не могли.

Зато нам неожиданно удалось запаслись топливом, что было весьма своевременно: команда несколько дней не ела горячей пищи. Топливом послужили плавающие обломки деревьев: корни, ветки, полузатопленные стволы, смытые с берегов Суматры. Выловленное дерево высушили на солнце, и вскоре довольный появлением топлива Ибрагим опять стал кормить нас горячей пищей. Когда мы наконец подошли к Веху, наши цистерны были полны пресной воды, на борту имелся двухмесячный запас засоленного акульего мяса и наконец опять появилось топливо для нашей жаровни. Словом, со времени ухода со Шри-Ланки мы за время долгого перехода, как и раньше, ни в чем особенно не нуждались, сумев своими руками обеспечить свои потребности. Подойдя к Веху, мы встретили океанскую яхту «Регина Иоанна», экипаж которой не только помог нам войти в гавань Сабанга, порта на этом острове, но и одарил нас по случаю Пасхи домашним печеньем и шоколадными яйцами.