По пути в бессмертие

Так почему же наши идеологи хотели видеть в искусстве и литературе прошлого порядок, тишину и взаимную вежливость, как в продуктовом магазине? Я нашел лишь одно объяснение. Считалось, что писатели, музыканты, художники были едины в своем стремлении осуществить извечную мечту человечества о коммунистическом обществе, и чего стоят мелкие склоки и разборки перед величием объединяющей цели! Меньше, чем всеобщее недопонимание роли пролетариата. Не отвлекаться на чепуху должны и мы, их наследники, инженеры человеческих душ, «уш» и глаз. А если кого поведет не туда, есть кому окоротить нарушителя. Впрочем, однажды на правеж была вызвана тень минувшего: Первый съезд советских писателей дружно заклеймил Достоевского, упорно нарушавшего строй.

Крайне строгий отбор царил во всем, что касалось интимной жизни Рахманинова.

Материал, которым мы первоначально располагали, выстраивал картину стройную и безрадостную, как телеграфный столб. Рахманинов знал полупридуманный пылким воображением пятнадцатилетней Верочки Скалон юношеский, чистый, благоуханный, сиреневый, усадебный роман. Верочка стала женой другого, уничтожив накануне свадьбы всю переписку с Рахманиновым (надо полагать, на радость З. Апетян, вдруг там оказалось бы что-то компрометирующее). Она тяжело оплатила разрыв, в отличие от Рахманинова, с которого это стекло как с гуся вода. Я сужу все по тому же источнику. Были у него неясные, довольно затяжные отношения с замужней женщиной Анной Александровной Лодыженской, названные в примечании дружбой. Странная эта дружба сводилась к тому, что Рахманинов все время разыскивал по кабакам ее симпатичного беспутного мужа. В Библиотеке конгресса я наткнулся на горько-надрывное письмо овдовевшего Петра Викторовича Лодыженского к Рахманинову, из которого возникает более сложный образ отношений, связавших троих людей. Но чур меня, чур!.. Вернемся к нашему нещедрому роднику. Так и не преуспев в науке страсти нежной, Рахманинов сочетался браком со своей кузиной Натальей Александровной Сатиной, которая была влюблена в него — без взаимности — с детских лет. Как-то не чувствуется, что взаимность появилась, когда Рахманинов весьма неожиданно для окружающих сделал ей предложение. Этому не предшествовало ни ухаживание, ни тайные встречи, ни боязливые поцелуи, ни следа молодой пылкости. Но не вызывало сомнения, что Рахманинов испытывает к своей избраннице приязнь и уважение.

Этот брак, в котором — во всяком случае, с одной стороны — действовали разум и душевный расчет, оказался на редкость удачным именно в силу своей рациональности. Наталья Александровна хорошо знала, что от нее требуется, и стала Рахманинову замечательной женой. Чем старше он становился, тем необходимей была ему эта умная, спокойная, умелая и бесконечно преданная женщина. Она сопровождала его в гастрольных поездках, образцово выстроила быт со святыми часами работы, прекрасно вела большой гостеприимный дом, воспитывала двух милых дочерей. Можно от души порадоваться за Рахманинова, но попробуйте сделать из этого драматургию.

Располагая только отечественным материалом, можно подумать, что в жизни Рахманинова не было ни страстной любви, ни увлечения, ни просто какого-нибудь естественного для полноценного мужчины грешка, который, что ни говори, освежает жизнь. Ничего, кроме призрачной мимолетности на фоне ивановских сиреней, возни с пьяным мужем слезливой матроны и долгих брачных отношений с женщиной, в которую он никогда не был влюблен. А откуда же романсы, напоенные страстью, томлением, грустью, нежностью, трепетом, откуда вообще вся музыка Рахманинова, на редкость богатая чувством? Это ведь не поздние сочинения Стравинского, которые могли быть и вовсе безлюбыми, впрочем, это темное дело, из какого источника рождается атональная музыка, но искусство Рахманинова и композиторское, и пианистическое насквозь человечно, в нем поет все великолепие жизни. Почти у каждого крупного композитора была главная большая любовь: у Бетховена, у Шопена, у Листа, у Глинки, даже Чайковский влюбился по ошибке в певицу Дезире д'Арто. Любовь не обязательно должна быть незаконной, запретной, грешной, мучительной, нет ничего прекрасней, глубже и богаче, чем любовь к собственной жене, как дважды случалось с Бахом, как было у Шумана, Грига, Прокофьева. А из симпатии, уважения, признательности, привычки песни не сложишь. Не случайно Рахманинов обмолвился лишь одним, да и то шуточным романсом в адрес Натальи Александровны: «Икалось ли тебе, Наталья?»

Трудно сделать сценарий о такой сухой жизни. Кому нужно механическое пианино, робот, прорывавшийся вдруг творческим актом?

Нас очень заинтересовала младшая сестра Натальи Александровны, Софья, на редкость преданная душа, добрый гений дома Рахманиновых. Кстати, она оставила содержательные, но слишком корректные воспоминания, из которых не вычитаешь никаких тайн. Впрочем, даже в наших целомудренных источниках этой Софьи как-то слишком много в чужой семье, она явно теснит Наталью Александровну, в трудные минуты жизни оказывается к Рахманинову ближе, нежели жена, иногда начинает казаться, что она и вообще душевно ближе, нужнее Рахманинову, что с ней его связывают более тонкие и чувствительные нити. Блудливо-ищущая мысль киношников заподозрила роман, весьма банальный роман со свояченицей. З. Апетян, которую мы тщетно пытались превратить в нашу союзницу, с негодованием отвергла это предположение. Софья была слишком некрасива, мужеподобна, чтобы подозревать ее в романтическом чувстве, а тем паче в чувстве разделенном, да и как вы могли подумать так о Рахманинове?!

Много позже, когда мы начали работать над вторым сценарием, дочь знаменитого Зилоти, двоюродного брата и консерваторского учителя Рахманинова, на вопрос: была ли влюблена Софья в Рахманинова, воскликнула с живостью, пленительной в девяностолетней даме:

— Ну конечно! Мы все были влюблены в него. В нем было что-то на редкость привлекательное для женщин. Молчаливый, мрачнюга, хотя дома мог быть детски веселым, он действовал на женщин безотказно. Был ли роман? Не думаю, Софья внешне была очень непривлекательна. Но кто может сказать об этом уверенно? Она была всегда под боком, умная, преданная, как собака, не обремененная собственной судьбой, очень удобная… А когда притрешься к человеку, перестаешь замечать его наружность. Вот с певицей Кошиц у него был заправский роман. Они ездили вместе на гастроли. Ему нравился ее голос, и как она исполняет его романсы, и ее красота, да и все остальное вполне устраивало. Наталья Александровна знала об их отношениях и относилась с… пониманием. Даже благодарила Кошиц за ее заботу о Сергее Васильевиче. Кошиц надеялась увести его из семьи. Потом он понял, что она дрянная баба. В эмиграции Кошиц преследовала его, распускала слух, что он отец ее дочери. Рахманинов боялся ее, как огня. Да что вы, сами об этом не знали?

За окнами скромной квартиры престарелой учительницы музыки лиловели февральские нью-йоркские сумерки. Пришлось напомнить милой хозяйке, что мы прибыли из других сумерек, где не полагается слишком много знать.

— У вас такое аскетическое общество? — удивилась Зилоти.

— О да! — подтвердил я и рассказал ей одну историю из недалекого прошлого.

В юбилейную дату Пушкина «Литературная Россия» (тогда еще приличная газета) собиралась напечатать мой рассказ «Царскосельское утро». Там вскользь упоминалось о лицейском романе Пушкина с крепостной актрисой. Я лечился в Карловых Варах, когда позвонила жена и расстроенно сообщила, что рассказ не пойдет.

— Почему?

— Наверху, — значительно сказала жена, и я представил себе, как она возвела очи горе, — приняли решение: у Пушкина была только одна любовница — Керн.

— А как же Ризнич? — закричал я, забыв о собственном огорчении. — Неужели мы потеряем «Для берегов отчизны дальной»? Такой гениальный романс!

— Мы потеряем не только это, — грустно сказала жена.

Рассказ все-таки появился — в «Неделе», то ли туда не дошло решение, то ли власти одумались.

— Хорошо, что я уехала, — без улыбки сказала Зилоти.

В отношении Рахманинова не было решения, но как набросились на сценарий музыковеды за то, что мы подарили Рахманинову не роман даже, а случайную, в жару и бреду нервной горячки (горячка и неизлечимый недуг — удобные литературные болезни) близость с красивой горничной Мариной, тайно в него влюбленной. Добавим, это произошло в сценарии с еще холостым Рахманиновым.

Подобный грех, только не в горячке, а в легком подпитии, случился у Герцена вскоре после женитьбы. Он поздно вернулся из клуба, разгоряченный, счастливый, влюбленный в молодую жену, но не донес своего чувства до супружеской спальни, расплескав с миловидной, теплой со сна служанкой, открывшей ему дверь. Он сразу покаялся жене, но не получил ожидаемого прощения, она приняла случившееся трагически.

А Рахманинову и каяться было не в чем и некому. Но отечественные блюстители нравственности взвились от возмущения.

А между тем мы точно высчитали возможность такой близости. В Библиотеке конгресса я обнаружил письмо Софьи, где она с неожиданной в ней яростью выговаривает Рахманинову за Марину, он ведет себя с горничной слишком интимно. Если не ошибаюсь, в последнем переиздании одного из сборников Апетян это письмо появилось. Софья — не ревнивая истеричка, она человек умный, сдержанный и весьма осмотрительный. И если ее прорвало, значит, к тому были основания. Марина была не просто служанка, а наставница-наперсница Натальи, она с детства жила в доме, много читала, любила музыку, сама хорошо пела, знала иностранные языки. На нее оставили Рахманиновы квартиру и все имущество, покидая страну. Соскучившись по Марине, они вызвали ее к себе, кажется, в Германию и не хотели отпускать назад. Марина все же уехала. Она чувствовала в себе ту болезнь, которая меньше чем через год свела ее в могилу.

У меня нет сомнений, что Рахманинов был увлечен Мариной, и это придает живую краску его несколько замороженному образу. Мы имели полное право на такую линию в сценарии.

Та же Зилоти, спрошенная о Марине, ответила с живостью:

— О, Марина была прелесть! И, как все, влюблена в Сережу. Он был бы дурак, если б прошел мимо.

Вот как человечески просто можно относиться к тому, что вызывает стародевический стыд и гнев у наших моралистов.

Мариэтта Шагинян с чуть излишним напором отводит подозрения, что ее близость с композитором — вначале эпистолярная, потом личная — носила любовный характер. Мы обязаны верить ей, с чего бы отказываться от такого живописного витка судьбы. Но отношения эти не были лишены волнения, причем больше со стороны Рахманинова. Серьезную, поглощенную искусством Мариэтту Сергеевну больше занимали творческие проблемы, поиски музыкальных тем и стихотворных текстов для романсов Рахманинова, а Сергея Васильевича тянуло на отдающие легким кокетством личные признания.