По следам золотого идола
Шрифт:
– Этого следовало ожидать, - сказал подошедший аспирант, - что вы хотите! Теперь никаких сомнений: подслушанный разговор, угон лодки и посещение кем-то избушки Пирогова - звенья одной цепи. Но вот что мне удалось найти в часовне...
Он торжественно повернул к нам лицевой стороной большую черную доску, которую принес с собой.
– Смотрите, какая прелесть! Чудо! Это Одигитрия, и не позже семнадцатого века. Видите, руки подняты вверх - точь-в-точь как у языческой богини на Аленкином полотенце. Жаль, что время уже безвозвратно сгубило ее; видите, какие огромные осыпи, никакая реставрация не спасет.
– А что, - наивно спросил я, - Библии нигде нет? Пирогов же намекал на связь идола с Писанием. Видимо, в первую голову надо искать книгу.
– Вася, извини, ты что, нас уж совсем недоумками считаешь? огрызнулся Липский.
– Если бы была, то была. Ну, зачем было ее прятать? Ведь Пирогов ждал кого-то, надеялся, что этот кто-то даже в его отсутствие сумеет воспользоваться неким богатством, ведь так?
Все же я зашел внутрь избы Пирогова. Здесь было полутемно и сильно пахло гарью и гниющей мочалой. Серый налет пыли покрывал элементарную обстановку, состоящую из двух предметов - грубо сколоченного стола и лавки, на которой можно было и спать. Треть единственной комнатенки занимала печь, топившаяся по-черному. В углах гнездилась паутина. Я ужаснулся. В этой тесной конуре много лет жил человек, что-то делал, о чем-то мечтал, может, надеялся на что-то хорошее. Наверняка надеялся, ждал, без надежды человеку не прожить...
Он хранил тайну, этот человек, большую тайну. Я постарался поставить себя на место этого человека. Куда можно спрятать ключ к тайне? Выдолбить тайник в одном из бревен? Сразу бросится в глаза. Нет, не то. Печь? Тоже навряд: ненадежно, печь есть печь, температура. Значит, остается земля. Традиционное, но верное решение. Я бы закопал сокровище в землю!
Своими соображениями я поделился с шефом.
– Все правильно, - согласился тот, - но где конкретно копать? Он ведь мог зарыть где угодно. Лес кругом.
– Да, но нужен ориентир, причем достаточно долговечный, - не сдавался я, - поискать бы?
– Мало ли их? В приключенческих книгах обожают вершины скал, вековые дубы с дуплом или подводные пещеры. Кто знает, что Пирогов мог придумать? Всю тайгу не перекопаешь.
– Он бросил взгляд на солнце.
– Надо уходить, а не то подведем Сергеева, старик и так слишком много для нас сделал.
В этот момент мы услышали сдвоенный выстрел - бах-бах!
ЗАПИСЬ 2
В запале гонки за золотым идолом все как-то забыли о еде и сейчас были приятно удивлены домовито устроенным костериком, около которого хлопотал дядя Сергеев. Ароматный дух шел от кипящего котелка.
Андрей глубоко втянул ноздрями воздух.
– О, это может быть только рябчик! Пища королей и миллионеров. Ничего на свете нет вкуснее бульона из рябчика!
– А, пару всего стрелил, - скромно сказал старик, - попробовать жижи, однако, всем хватит.
– Рябчики! Как интересно!
– чуть не запрыгала на месте Инга - Я никогда не пробовала!
И тут, как гром, ударил близкий выстрел. Не безобидный сравнительно хлопок дробового ружья, а резкий, мощный звук боевого оружия.
С Мити Липского свалились очки. Вершинина тихонько ойкнула, Андрей побелел. Я успел еще заметить, что Сергеев мгновенно переломил свою тулку и сноровисто загнал в оба ствола тупоносые
жаканы.Второй выстрел заставил всех пригнуться, хотя стало ясно, что стреляют все же в некотором удалении и, во всяком случае, не в нас.
– Всем быть на месте!
Держа оружие на изготовку, старый егерь, сопровождаемый Андреем, осторожно двинулся в ту сторону, откуда стреляли. Вскоре они углубились в ольшаник. Прошло несколько напряженных минут. Все было тихо, мы начали успокаиваться и даже шепотом строить предположения, оценивая ситуацию.
Наконец из кустов выглянул Андрей.
– Александр, Василий!
– крикнул он.
– Возьмите топор и веревку и сюда! Только в темпе, в темпе.
Мы схватили требуемое и, не раздумывая, бросились вслед за Андреем. В зарослях ольхи теснились необычно крутые и высокие, почти достигавшие пояса, кочки. Послышалось журчание ручейка, мешавшееся с неясным шумом голосов, и - отчетливо - громкий стон. Я увидел треух Сергеева, его спину, склонившуюся над кем-то. Сергеев в эту минуту откинулся, и я увидел искаженное болью лицо Вальки Кислого.
– Вырубай жерди, будем делать носилки, - громко скомандовал аспирант, добавил вполголоса: - Нога у него, закрытый перелом, возможно, тяжелый.
Из двух крепких и длинных жердей, зигзагообразно связанных веревкой, были сооружены носилки. Сергеев успел к этому времени зафиксировать сломанную ногу с помощью самодельных шин, и Вальку перенесли в "Казанку". Что и говорить, он, мерзавец, угнал нашу фелюгу, нагличал в Слободе, но надо отдать ему должное: замешан он на крепком тесте. Держался по-мужски, когда мы тащили его через метровые кочки.
– Далеко ль лодку-то угнал?
– сурово спросил Сергеев.
– Там... За варакой, в протоку затащил и ветками забросал.
Теперь в "Казанке" оставалось совсем мало места, и старик кивнул Яковенко.
– Поедем, Олександр, лодку вызволять. А вы, ребята, подавайтесь к старой стоянке у вараки. Только осторожней идите, тайга шутить не любит: если бы не мы, Вальке, ёк-кувырок, считай, крышка.
Кислый, морщась от боли, вдруг вытащил из-за пазухи книгу в засаленном и истертом кожаном переплете.
– На, отдай вон очкарику. Бумага там вложена, да я по-старому ни бельма. Может, та, которую ищете.
Я чуть не закричал: "Ура!", "Надежда - наш компас земной!"
С трудом мы развернули лодку носом по течению и на руках протолкнули на глубокое место. "Казанка" ушла, а мы набросились на книгу, как изголодавшиеся на хлеб. Это был том обычного формата, на кожаном переплете сохранились местами следы узорчатого тиснения. По углам выглядывала деревянная жесткая основа; боковые застежки не сохранились, перепрев, видимо, еще много лет назад.
Между обложкой и титулом лежал вдвое сложенный лист плотной на ощупь бумаги, заполненный старинным рукописным текстом. Заглавные буквы имели красивые, по-лебяжьи выгнутые шеи, добротная тушь только немного выгорела, все было написано не по-китайски, а по-русски, но я, например, не мог прочесть и слова. Начертание большинства букв было абсолютно незнакомым, промежутки между словами почти отсутствовали.
– Текст титлован; вероятно, это полуустав семнадцатого века, - с апломбом изрек Митяй, впившись своими толстыми очками-окулярами в листок.