По ступеням «Божьего трона»

Диких лошадей, по рассказам, можно встретить и среди домашних лошадей. Один из калмыцких князей, кочующий между г. Улясутаем и г. Кобдо, пожелал приручить дикую лошадь. Он велел поймать жеребят и припустить их к домашним маткам. Однако, по словам рассказчиков, дикая лошадь не поддается влиянию человека, дичится его и не позволяет себя утилизировать. Ловят калмыки лошадей весьма просто. Ко времени, когда матки жеребятся, калмыки о дву-конь отправляются в пустыню; найдя табун, они начинают его преследовать до тех пор, пока не набравшиеся еще сил жеребята, обессилев, не падают. Их тогда забирают и пускают в табун домашних лошадей.

Рассказывают, что жеребцы диких лошадей иногда уводят домашних маток с собою в пустыню, но это едва ли верно. Очень сомнительно, чтобы наших домашних животных могли удовлетворить плохой корм и соленая вода, которыми вполне довольствуются дикие лошади.

Г. Е. Грумм-Гржимайло. В поисках «беловодья»

Уход алтайских староверов в Китай в поисках «Беловодья», начиная с сороковых годов прошлого столетия, [345] случался неоднократно. Самая большая их партия ушла за границу в 1860 году, и о ней-то Н. М. Пржевальский, в бытность свою на Лоб-норе, слышал от туземцев следующий рассказ [346] .

345

Первая партия русских староверов ушла в Китай в 1840 году. Следуя вверх по реке Уленгурке, она в Ильин день достигла высокой горы Чокуртай, которую и назвала Ильинской. Здесь она задержалась на некоторое время, после чего продолжала свой путь, но в каком направлении – в точности неизвестно. Неизвестна также и дальнейшая судьба этой партии.

346

«Четвертое путешествие в Центральной Азии», с. 317.

На Лоб-нор русские явились неожиданно, сперва четверо, а месяцев восемь спустя человек сто, с женами и детьми. Все они отлично говорили по-киргизски, что объяснили совместною с киргизами жизнью на родине; причиною же переселения выставляли гонение своей веры. Поселились пришельцы близ развалин города Лоб и в Чархалыке, где вскоре выстроили себе дома и завели пашни. С туземцами они жили в согласии, но между собою не ладили. Впрочем, им не долго пришлось жить в низовьях Тарима. Не прошло и года, как сюда прибыл с китайскими солдатами турфанский князь, который и разорил их поселение. Сначала они хотели было оказать князю сопротивление, обманным образом пытались даже втравить в распрю туземцев, но когда это не удалось, то сдались ему. И ознаменовался этот день стоном и воплями. Четыре семьи ушли в Са-чжоу; там все мужчины, по приказанию китайского чиновника, были казнены, а что сталось с женщинами – неизвестно. Неизвестна также дальнейшая судьба и тех русских, которые уведены были князем в Турфан.

К этому Пржевальский, – по-видимому, из другого источника, – добавляет: «Говорят, несколько человек тех же русских пробрались впоследствии на Или, где выдали себя за магометан и были ласково приняты кульджинским султаном».

В действительности, однако, судьба этих староверов была далеко не столь печальной, как о том повествует вышеприведенный рассказ.

Полагая, что рассказ одного из участников этого удивительного похода русских крестьян за Алтын-таг, к подножию высокого Тибета, представляет выдающийся интерес, я привожу его ниже почти в том виде, как он записан был г. Киселевым со слов крестьянина Ассана Емельянова Зырянова, уроженца деревни Белой [347] .

347

Иначе – Беловской, в долине одного из правых притоков верхней Бухтармы.

«В 1860 году нас, крестьян деревни Белой, Печи, Солоновки, Осочихи и других, Змеиногорскаго уезда, Томской губернии, с женами и детьми, собралось 130 человек, и задумали мы идти в Китай искать свободных и привольных земель для поселения. Вожаком был мой покойный родитель, ходивший и ранее сего в Китай. К тому же он был настоящий язычник, хорошо знал, кроме киргизского, языки калмыцкий и китайский. Билетов заграничных выбрано нами не было, так как уходили мы тайком от начальства. Выступили все одновременно, верхами. Скарб, какой с нами был, припас на дорогу и прочее шло с нами также на лошадях вьючным порядком. Все же бабы и детки были помехой, и шли мы не гораздо чтоб шибко.

Из деревни Белой сперва вышли на озеро Марка-куль, а от него свернули на речку Черный Иртыш. Путь тут трудный, горами, местами по камням, и такой путины до реки Кабы, что впала в Черный Иртыш, три дня ходу. От Кабы до Бурчума еще шли два дня и тут переправились (через Черный Иртыш). Потом шли сухою страной, через малые горы (хребет Коксун) два дня и вышли к озеру Уленгур (Улюнгур). Его мы обошли с востока по дороге между двумя озерками с соленой водой: в одном соль по берегам была белой, рассыпчатой, в другом – грязная, в комьях. Засим, стали табором на речке Уленгурке (Урунгу), ниже местечка Булун-тохой, заселенного, как и вся долина Уленгурки, торгоут-калмаками. Торгоуты высевают хлеба (пшеницы и проса) мало, а больше живут охотой и скотоводством. Промышляют зверей: сайгаков, куланов и волков, в особенности последних, так как их в этих местах, сказывали нам, пропасть.

От речки Уленгурки шли сухой степью, по колодцам. Таких переходов до речки Кобука было четыре. От речки Кобук на следующий день дошли до озера Ном [348] , к которому подходит большая крутая гора из серого точильного камня. От озера вновь шли с неделю голодною степью по колодцам с горькой водой, а там пришли в китайский город Манас [349] .

Манас – большой торговый город и обнесен крепостью. В нем проживают главнейше китайцы, которые занимаются хлебопашеством, имеют также бахчи и огороды, еще разводят сады, от коих имеют для продажи урюк, чернослив [350] (?), виноград и яблоки; еще сеют мак и хлопок. Из хлопка делают дабу и отправляют ее караванами в Кульчжу. Базар в Манасе большой, и торгуют там бойко.

348

По-видимому, это именно то озеро, которое Певцову («Труды Тибетской экспедиции», I, с. 376) называли Хара-дабасун-нором.

349

Весь этот путь от р. Урунгу до г. Манаса никем еще из европейцев не был пройден.

350

Сливовых деревьев в садах Джунгарии я не встречал.

Главный начальник Манаса прозывается амба. Он прислал к нам чиновника спросить, кто мы, куда и зачем идем. По совету отца, мы сказались кэмчуками; а кто такие эти кэмчуки, и сами того не знали; а знали только, что где-то далеко в Китае живут сходственные с киргизами кэмчуки; того ради, для сходства, стало быть, все коротко остриглись. Амба нам поверил, и препятствия к поиску свободных земель не учинил.

Из Манаса через три дня пришли в город Санжу (Чан-цзи), поменьше Манаса. В садах его растут, между прочим, деревья с листьями величиной с ладонь, выходящими прямо из ствола, один возле другого. Деревья – высокие и имеющие кору, как у нашей осины (?). Занятия жителей здесь такие же, как и в Манасе.

От города Санжи мы пошли к горам. Тут к нам прибыл чиновник, раздавший нам провизию – фунтов по 15 на человека муки и проса. А по чьему приказу то делалось – того мы не знали; о вспоможении же сами никого не просили.

В горах видели каменный уголь [351] ; его вывозят в соседний город Урумчи. Горами шли пять дней и перевалили через большой белок Ерень-кобарга (Эрен-хабирга) [352] . Дорогой встречали аулы торгоутов, которых здесь иначе называли кочут (хошоут?) – калмаками. Занимаются они скотоводством, но есть среди них и промышляющие охотой. Охотятся больше за маралами, но бьют также козлов и медведей.

351

Очевидно, что здесь речь идет о каменноугольных копях Кан-кизыл, лежащих в 15 верстах к западу от г. Урумчи.

352

Этот участок пути староверов также никем еще из европейцев пройден не был.

Выйдя из гор, в один день дошли до озера Баграш-куль. Озеро это очень большое, и водится в нем, сказывают, рыба лохан, аршин семи или восьми. Обойдя его с востока, вышли к речке Караша (Конче-дарье), вытекающей из Баграш-куля, и, пройдя еще день, добрались до г. Колю (Корля). Здесь и зимой тепло, и снега не бывает.

Отсюда с неделю, а может и дольше, шли вдоль р. Караша, пока не дошли до местности, прозываемой Лоб, а там дня через четыре вышли в Кара-кочунь (Кара-кошун). Обе эти местности заселены народом, похожим на киргизов. Рыболовство – главное их занятие, а также промышляют птицу по болотам. Этой птицы здесь пропасть: утки, лебеди, гуси, цапли, еще другие; а рыба двух сортов: маринка и еще похожая на тайменя (т. е. Salmo fluviatilis. Pall.). Для скотоводства места здесь непригодные, так как очень уж беспокойно от комаров и мошки. Из шкур гусиных и лебяжьих женщины тамошние шьют себе одежду.

В местности Кара-кочунь прожили мы всю зиму. Снега не было. Стояла все больше теплая, сухая погода. С Кара-кочуня весной мы пошли дальше сперва сухой степью, а потом горами. Вышедши же из гор, пошли долиной и шли ею трое суток до вершины р. Чемень (Джахан?). Долина здесь очень широкая, но безлюдная и сухая. Из зверей видели только диких верблюдов и диких же лошадей. Дорог дальше не было, и куда дальше идти, этого не знали. Остановились потому табором, а вперед послали пять человек, которые, однако, к нам не вернулись. Искали мы их целой партией; нашли одного, но уже мертвого, а что сталось с другими, того не доискались [353] .

353

Сведения о дальнейшей судьбе этих крестьян читатель найдет у [П. К.] Козлова («Монголия и Кам», I, с. 14); странно, однако, что Ассан Зырянов не знал о благополучном возвращении на родину Рахманова и других.