По ту сторону Псоу

Давно оставил скверную привычку материться, а потому, услышав последнюю историю, почувствовал, что мне резко не хватает слов. Захотелось сказать этой (…) женщине: «Ты что ли (…) тут кого–то кормишь? Ты тут (…) позоришь свой народ. Люди в Абхазии вкалывали, как и мы, а теперь у них пенсии в 2–3 раза меньше, чем у нас, но тебе кажется, что им и этого лишка?»

Каждый русский в Абхазии должен чувствовать себя представителем великого народа, его частицей, а это значит отвечать не только за себя. На плечах каждого из нас — судьбы мира. Так что же мы несем миру? Тупое наглое высокомерие, как эта тетка? Вы знаете, сколько войн началось из–за того, что где–то вот таких людей собралось слишком много?

Я не меньше, чем Анатолий, возмущен фактами такого поведения. Мне бывает стыдно за своих, но это мой народ. Мне остается лишь стараться держать себя так, чтобы ни кому не было стыдно за меня.

Что же касается российских войск, то здесь к ним относятся на удивление доброжелательно. Вот Анатолию кажется, что их здесь лишковато, но он отнюдь не против того, чтобы они здесь были. Кстати, позднее я переадресовал его вопрос одному абхазу, спросив: «А вам не кажется, что российское военное присутствие в Абхазии избыточно»? «А, что, по–вашему, было бы лучше, если бы тут стояли натовские или грузинские войска»? — сурово ответил абхаз–фронтовик. Всё понял. Вопрос снят.

Поговорив с Анатолием, я вспомнил своего лучшего друга, с которым мы прожили вместе чуть не всю жизнь. Мы очень дорожим нашей дружбой, что не мешает нам время от времени спорить до хрипоты и даже говорить друг другу неприятные слова, хотя мы вообще–то единомышленники. Мы научились спорить, но не ссориться и не обижаться друг на друга. Удивительно, но с Анатолием мы говорили точно также. Вроде бы выгребли весь негатив, какой только смогли, а тональность разговора была очень дружеской. И в конце разговора он заверил меня, что он, конечно же, за дружбу с Россией.

Здесь, кстати, ни кто и никогда не боялся задеть моё национальное самолюбие, за что я всегда был благодарен, потому что это гарантия искренности. А вот я всегда очень боялся случайно задеть национальное самолюбие абхазов. Почему? Да потому что у меня — имперское мышление. С меня спрос больше.

Так в чем же феномен дружелюбного отношения абхазов к русским? Можно, конечно, просто сказать, что сегодня для Абхазии союз с Россией — жизненно важен, но, поверьте — это не достаточное объяснение. А вообще, насколько хорошо мы представляем себе принципы международных отношений?

Черчилль, старая колониальная лиса, как–то сказал: «У Британии нет друзей, у Британии есть интересы». Очень даже понятно, о чем речь. В политике есть только союзники и противники. Союзники — не друзья, противники — не враги. Союзники это те, чьи интересы совпадают с нашими, противники те, чьи интересы противоречат нашим. Значит, одни и те же страны могут быть для нашей страны то противниками, то союзниками, поскольку интересы меняются. Даже более того, одна и та же страна может быть для нас одновременно и союзником, и противником, потому что в чём–то её интересы совпадают с нашими, а в чем–то входят в противоречие.

Такова голая прагматика международных отношений. Но очень наивны те, кто думает, что отношения между странами строятся исключительно на рациональном взвешивании интересов. Между народами, так же, как и между людьми, существуют симпатии и антипатии. Порою эти политические эмоции настолько сильны, что начинают определять международную политику гораздо в большей степени, чем национальные интересы. И тогда в политике появляются уже не союзники и противники, а друзья и враги. Тот, кто этого не понимает, не поймет половину того, что происходит в мире.

Природу политических эмоций почти невозможно понять, но мы должны во всяком случае констатировать их, как факт, иначе постоянно будем расшибать лоб о закрытые двери, не понимая, что в соседние двери можно войти легко и даже без стука.

Взять, к примеру, украинцев и белорусов, народы с почти одной и той же исторической судьбой. Одни и те же географические, климатические, политические условия. Но украинцы почему–то в среднем не любят русских, а белорусы хорошо с нами ладят. В украинцах заметна склонность к национализму, а в белорусах — нет. Для украинцев очень актуально настаивать на своей отдельности от России, белорусы так не сильно себя от нас и отделяют. Кстати, заметьте, украинцы, сменив череду президентов, так и не смогли предъявить миру сильного национального лидера, а у белорусов лидер очень сильный, с этим даже батькины враги не спорят.

Демагогические завывания про «братский украинский народ» способны убедить только очень наивных русских. Ещё парочку таких «братьев» и врагов уже не надо. Дело ведь вовсе не в том, что вопят с трибун их мелкие президенты. Вполне согласен с тем, что это ещё не глас народа. И майдан — не глас народа. Это горсть неумных людей, подогреваемых польскими провокаторами. А вот устное народное творчество, существующее ныне в основном в жанре анекдота — это уже глас народа. А сколько томов можно составить из украинских анекдотов про москалей? И эти анекдоты сочатся крайне неприязненным отношением к русским. Давайте честно признаемся себе: украинцы в среднем не любят русских, а в отношении белорусов к русским совершенно нет ни какой неприязни.

Или вот сербы и болгары. И тех, и других русские освободили от страшного османского ига. Сербы помнят об этом, а болгары забыли. Сербы любят русских, а болгары — нет. Вспомните хотя бы сербские поговорки, эти произведения народной души, отражающие не политическое, а реальное отношение одного народа к другому: «На небе — Бог, на земле — Россия». «Кроме сербов, ещё русские — сербы». Или черногорская поговорка: «Нас и русских — 200 миллионов, а нас без русских — полфургона». (черногорцы — это сербы) В Болгарии даже не представить себе таких поговорок. Болгария, едва русские её освободили, тут же, мурлыкая, начала тереться о германский сапог. И во вторую мировую Сербия ответила на вторжение вермахта страшной партизанской войной, а Болгария объявила себя союзницей вермахта. Сами болгары объясняют это просто: «Мы, болгары, прагматики». Назвал бы этих прагматиков другим словом, но обещал не материться.

А вот грузины и абхазы. Кто знаком с лозунгами грузинских митингов перед падением Союза и после падения, тот не усомнится, что грузины в среднем плохо относятся к русским. И ни какая демагогия про многовековую дружбы наших народов не отменит этого факта. Между нашими народами ни когда не было дружбы. Со стороны русских было великодушие, а со сторону грузин — прагматика, которая называется совсем другим словом. Грузины во время оккупации Абхазии по отношению к местным русским вели себя с таким презрением, как будто мы всегда были их рабами. Конечно, можно предъявить великое множество грузинов, которые нормально относятся к русским. Но! Ни кто ведь не станет отрицать того факта, что в Грузии были и есть очень серьезные политические силы идеология и фразеология которых строится на радикально антирусских постулатах, и эти силы пользуются поддержкой значительной части грузинского народа.

Я никогда не смогу понять — за что? За то, что русские спасли грузинский народ от геноцида со стороны персов? За то, что с тех пор, благодаря России, Грузия уже никогда не подвергалась иностранной агрессии? За то, что в самые лютые годы коммунистической диктатуры как всем Союзом, так и его карательной машиной, управляли грузины? За то, что при Брежневе грузины жили раз в пять лучше русских? За то, что и сейчас в России грузинов едва ли не больше, чем в Грузии, и они тут у нас неплохо кормятся, и к ним тут у нас неплохо относятся? Мне не дано понять причины массовых антирусских настроений среди грузинов. Но я констатирую факт.