По ту сторону снов. Сборник

Пришлось выпить еще. С горя. За яблоньку. Набрались, словом, мужики вусмерть.

Но тут взгляд Василия случайно упал на огромные часы, висящие на стене пивбара.

– О, черт! Щас моя с работы придет! Она же два через два! У нее смена в восемь заканчивается! Извини, братан, я побежал! В следующий раз пузырь за мной! – на прощание Василий помахал Аркше рукой, два раза споткнулся, икнул и ушел нетвердой походкой из бара. Не успев переступить порог дома, он потерял остатки слабого сознания и рухнул на диван в глубоком алкогольном забытьи.

Все это время Михаил то заходил в парилку, то выходил из нее, отдыхая на скамье в раздевалке и поглядывая на часы. Васи не было. Одежды тоже. «Вот черт! Где его носит? – думал он, – я что тут, до вечера должен париться? Или все выходные»? А дело уже действительно двигалось к вечеру. Да черт с ним, с вечером, в конце концов! Где этот чудак на букву «М»? Куда запропал? «Я, говорит, мухой, – чертыхался про себя Михаил, – хороша муха! Скоростная! Реактивная просто»! И вдруг резануло само слово: «Муха. Под мухой. То есть, пьянка… Бог ты мой! – со всей очевидностью пришла к нему внезапная догадка, зная Василия, – да он же, сукин сын, нажрался уже, скорее всего! И дрыхнет себе! В моей одежде! А мне-то что теперь делать»?

Вот за этими думками и застала Михаила уборщица.

– Ты чаго, милок, тута растоварился? Закрывамся мы ужо! Давай-кось, домой двигай. Жена-то потеряла тебя, поди? Есть жена-то? – не то злобно, не то участливо спросила она.

– А? Что? Жена? Ага! Жена есть. Домой? Ага, пора мне, пора.

– А чё сидишь? Хоть бы стыд свой прикрыл! Фу, срамотишша какая!

– Так это… Тетенька… А как вас звать?

– Ильинична я. Пора бы знать уже. Поди-кось не первой год сюды ходишь, а все молчком. Ни здрасьте тебе, ни насрать! Думашь, поломойка, так и не человек?

– Ой, нет! Простите, что Вы, – затараторил Михаил, – человек, очень даже человек. Только в парилке-то мы же вас не видим. Вот и не здороваемся. Мы же как? Шасть в парилку, потом шасть – домой.

– Ну, так уже и давай, «шасть домой»! Пора уж.

– Вы знаете, Ильинична, тут такое дело… Одежду у меня украли. Утром еще. Как домой-то идти? Сижу вот, думаю. А ничего придумать не могу…

– Вот ить беда-то. Ладно, сынок, пошли. Чем смогу, как говорится…

Они прошли в подсобку Ильиничны. Там в обилии висели всякие тряпки, приготовленные ею на ветошь для уборки помещений и для мытья пола.

– О! Цельный гардероб! Выбирай, чё хошь, – расщедрилась по такому случаю Ильинична.

Михаил растерялся. Тряпьё все было старое, местами дырявое, а главное – все больше по женской части. Но деваться было некуда. Выбрал, что более или менее было по размеру, поблагодарил Ильиничну и под покровом ранних весенних сумерек в подаренных Ильиничной же старых дырявых тапочках и женских рейтузах рванул домой.

Никто и никогда не сможет описать состояние его жены, когда он вошел в свою квартиру. Просто в русском языке нет таких слов! Не придумал никто. А жаль! Это было не просто удивление. Это было даже не возмущение. Кто-нибудь падал хоть раз в жерло вулкана, переполненного кипящей магмой? Нет? А вот в этот вечер Михаил именно туда и угодил. Ну, еще бы! Ушел утром в баню. «Ой, да ладно, – вещал он Маринке, – всего-то пара бутылок пива! Да после парилки я их и не почувствую! Так, жажду утолить»! А пришел поздним вечером, голый, и в женских рейтузах! Это как? Огромных усилий и немалого времени понадобилось Михаилу, чтоб хоть как-то оправдаться и замять это дело. Спасибо Ваське (убил бы гада!), пришел все-таки потом, повинился, рассказал все Маринке. Да только та не шибко-то ему и поверила. «Подговорил собутыльника! Знаю я вас, кобелей»!

Но после все ж отошла, может, и не простила до конца, но как-то оттаяла постепенно.

А Михаил еще долго потом раздумывал над смыслом поговорки, что, вроде как, благими намерениями выложена дорога в ад. Вот только чьими намерениями? И чья дорога?.. Зато что такое ад, он уже представлял себе достаточно подробно.

07.04.2021 г.

Бабуся

Тяжело опираясь на кривую палку, по просторам новомодного супермаркета медленно шла старенькая, сгорбленная бабушка. Подойдя к витрине «деликатесов», что была выгорожена в супермаркете отдельно, остановилась, внимательно сквозь толстые линзы очков стала разглядывать названия диковинных продуктов. Девушка-продавец, стоявшая за витриной, наклонилась, спросила:

– Бабуся, вам что-то отрезать?

– Да куды там, милочка, – печально ответила старушка, – я тута как в мавзолее. Тольки посмотреть.

– А что так?

– Так ить на нашу пензию токмо поглядеть и можно. На десятку-то ноне чаго купишь? Пока коммунальные заплатишь, покуда лекарств наберешь… Че останется? Тольки поглазеть на энту красоту.

– А что ж у вас пенсия-то такая маленькая? – участливо спросила продавщица, выходя из-за прилавка.

– Так вот, ага, так получилось. Муж-то мой, царствие ему небесное, лесничим служил. Ну, он-то при деле, а я возле него. Жили-то, ага, в тайге. Дитев рОстила, дом обихаживала. Огород, скотина. А не числилась нигде по бумагам-то. Потом Ваню моего медведь заломал, переехала я с дитями в поселок, что при заводе. Пошла в завод робить. То поднеси, это подай. Таскала там чугуняки всякие, ага. Вот спину-то и изнахратила. Не замогла в заводе-то робить. Потом в школу пошла. Поломойкой. Классы-то школьники сами мыли, а коридоры, актовый зал, учительская – энто на мне все. А кака у поломойки зарплата? На пензию-ту выходить стала, а стажу-то годов мало, да и зарплата-то нищенская, ага. Так хоть это назначили, и на том спасибо.

Бабушка тяжело вздохнула, поправила платок на голове и зашаркала вдоль прилавка с деликатесами к кассе. Народа в магазине было немного. Очень старательно и аккуратно старушка выложила на ленту половинку хлеба, пакет молока и небольшой кусок ливерной колбасы.

– Сто тридцать пять рублей с вас, – бесцветным голосом бросила девушка на кассе.

Бабуся достала из старого, потрепанного кошелька тщательно сложенные купюры: пятьдесят рублей и несколько десяток. Стала выгребать и считать мелочь. Позади начала образовываться очередь – две девчушки, солидная женщина средних лет и мужчина с благородной сединой на висках, одетый в строгий черный костюм и в черную же рубашку.

Девушка кассир протянула руку:

– Давайте все сюда, я посчитаю.

Старушка послушно ссыпала все деньги.

– У вас не хватает. Надо сто тридцать пять, а у вас сто двадцать восемь. Еще семь рублей с вас.

Бабушка растерянно оглянулась.

– У меня больше нет, – тихо и огорченно произнесла она.

– Тогда убирайте что-нибудь. Вот молоко, например.

– Нет, молоко нельзя убирать. Как это – молоко? Мнучок ко мне обещал приехать, я печенюшки хотела ему постряпать. Как без молока-то?

– Ну, не знаю, – кассирша начинала нервничать, люди в очереди нетерпеливо переминались с ноги на ногу, – может, тогда хлеб?

– Да как я без хлеба-то? – старушка растерялась в конец, опять зачем-то заглянула в опустевший кошелек в надежде, что может быть, все же завалялась там еще какая-нибудь монетка. Но нет, кошелек был пуст. Она опять оглянулась, виновато улыбаясь.

– Бабуся, давайте уже побыстрее, – строго не то сказала, не то приказала солидная дама из очереди.

Бабушка вся сжалась, махнула рукой:

– Ладно, колбасу убирай, милочка, чего уж…

Кассирша потянулась за колбасой. Девчушки услужливо схватили сверток, подали кассиру: «Вот, заберите»!

Тут из конца небольшой очереди протиснулся тот самый мужчина в черном, с сединой на висках, протянул кассирше банковскую карту:

– Вот, возьмите с меня за бабушку.

– Не надо, – робко прошептала старушка.

– Да у нее хватает, если без колбасы, – взглянула на него вопросительно девушка-кассир.

– Отбейте, говорю. За все. И за колбасу.