По волчьему следу
Шрифт:
Как оказалась в этом месте.
– Аннушка, дорогая… - Генрих пытается удержать её руку, но женщина отталкивает его и падает сама, на листья, ничком. Она лежит, разевая рот широко, не способная больше произнести ни слова. И тьма снова накатывает волной.
Накрывает.
И в этой тьме раздается пронзительный тонкий женский крик. За ним уходят, теряются иные звуки.
– Анна…
Васька, резко обернувшись, делает шаг назад. И задевает плечом висящего Тихоню. И этого прикосновения хватает, чтобы лопнула подточенная тленом веревка. Он падает глухо, мешком, чтобы тотчас перекатиться,
Васька успевает развернуться.
Мелькает серебряная полоса ножа. Васька бьет наотмашь и все-таки оскальзывается и сам падает на ковер из листьев. Темная сила душна. И тьма продолжает выползать, затапливая поляну. Она поднимается белесым туманом, стылым, тяжелым. Бекшеев видел хроники.
Он даже знает, что будет дальше.
Некроманты… опасны.
Именно тем и опасны, что способны стереть границу между миром живых и мертвых. А этот еще… не удержит. В том и беда, что не удержит. Он стоит, виновато улыбаясь, и чуть пожимает плечами: мол, так уж вышло.
Извините.
И от душной тьмы становится невозможно дышать.
Кричит женщина. Так же протяжно на одной ноте, и голос её пробивается сквозь муть и зыбь.
– Вставай, - Зима не дожидается ответа. Она встает и тянет Бекшеева за собой. – Потом… я тебя сама убью, поганца… надо было…
– Выходи! – Васькин голос прорывается сквозь крик. – Выходи, я тебя… все равно достану! Я сильнее! Я лучше… а ты беги! Беги-беги! Поиграем!
И мальчишка захлебывается смехом.
– Хочешь так? Охота? Пусть будет охота… я сумею, я…
– Василий!
– Иди на хрен! Задолбал!
Дар некроманта опасен еще и тем, что тьма есть в каждом. И она откликается на зов старшей сестры, норовит выбраться, выползти из закутков грешной души.
Шепчет.
Даже Бекшееву шепчет. Но слушать нельзя. Этот шепот сводит с ума, а заодно заглушает другие голоса.
Например, разума.
Зима рядом, покачивается, озирается слепо.
– Мама? – в её голосе удивление. – Мама, ты откуда взялась…
Бекшеев успевает схватить за руку.
– Это не она…
Зима оборачивается. И лицо её искажает гримаса. И кажется, что сейчас вот она руку оттолкнет, ударит. Но она справляется. Делает вдох. И выдох.
– Конечно, - голос её почти нормален. – Я понимаю, что мама умерла… Но она все равно здесь. Ты не видишь?
– Нет.
– А Молчуна… вот стоит. Там. Посмотри!
Бекшеев поворачивается. Но… ничего. Кроме тумана. Тот становится плотным. И крик женщины, наконец, обрывается, сменяясь шепотом.
– Мама, мамочка… мамочка…
– Вот и свиделись, - этот голос тоже знаком. – Брат… признаю, ты все-таки переиграл меня.
Глава 49 Старший в стае
Глава 49 Старший в стае
«К числу так называемых Старых или же Исконных родов относятся те, чьи имена записаны в Бархатную книгу, а родовод исчисляется сотнями лет, зачастую восходя к Рёрику или иным известным личностям того времени. Весьма часто основанию рода способствовало обретение первопредком силы, что происходило самыми разными способами, но всегда было сопряжено с опасностью или божественным благословением. Нельзя сказать, что этакая историческая давность вовсе не дает никаких преимуществ, как о том пишут некоторые скептики…»
«Наследование силы на примере некоторых отдельно взятых родов», «Магический вестникъ»
Мертвецы.
Сколько их… и выходит, что некромант открыл врата? Или она, та, что стоит на страже миров, снизошла? Отворила? Зачем?
Белый туман стелется, ластится к ногам.
Он пахнет… всем и сразу. Войной и пеплом. Кровью и хлебом. Домом, такой родной позабытый запах, составленный из множества других. И от него, этого запаха, на глаза наворачиваются слезы.
Я глотаю.
Нюхаю.
Смотрю.
Я… надо что-то делать. И нельзя делать ничего. В тумане мертвых легко потеряться. А потому я держу Бекшеева за руку. Или это он держит меня. Это уже и не важно. Туман густой, но постепенно глаза привыкают, а может, просто этот, чужой мир, принимает нас.
И я вижу…
Молчун улыбается. Он выглядит таким… спокойным.
– Прости, - шепчу. – Что… не увидела. Не заметила. Не помогла.
Никто из нас.
Мы были там, на Дальнем, вместе. В почетной ссылке, которую полагали жизнью. И варились в собственном дерьме, слишком гордые, чтобы попросить о помощи, слишком слабые, чтобы выбраться самим. Тонули бы и дальше.
А Молчун улыбается.
И качает головой. Он не зол, нет… он… зачем пришел? Попрощаться?
А мама…
И сестра… на ней свадебный наряд. Она так его и не примерила, чтобы по-настоящему, а не тайком, прикладывая к себе расшитую рубаху, представляя, как наденет её…
Отец.
Он все одно останется для меня отцом, чей бы крови я ни была на самом-то деле. Иные…
Я все же делаю шаг.
– Ты не видишь, - говорю Бекшееву. – Разве ты их не видишь?
– Только туман, - он отвечает и крепче сжимает мою руку. – Но чувствую, что он опасен. Рассказывай. Будешь моими глазами.
Я?
Почему бы и нет… тут ощущение, что остались мы вдвоем, хотя на самом деле никто не исчез.
И говорю. Про Молчуна. Про родных… про этого вот мальчишку в немецкой форме, которого я убила… когда-то убила. Не помню даже, когда именно. Он не был первым, и не был последним. Всего-навсего одним из многих. И шла война, а когда война, то не будешь думать над тем, что чувствует враг.
Я и не думала.
А теперь… он тощий и растерянный, и кажется, случайно оказался здесь. Другие… это я всех что ли? Сколько их… много. слишком много… вот маг, что загонял нас с Одинцовым. Этого помню. Дорого дался… а вот ту троицу с одинаковыми лицами – так и нет.
Седой, почти старик… пулеметчик из-под Вихровки, кажется. Но могу ошибаться. Деревень было много. Их, воевавших, не меньше.
Это же надо…
Сколько у меня мертвецов. Сколько за мной мертвецов.
Не только за мной. Не только моих. Они… ко всем пришли.
И Михеич захлебывается счастливым смехом, обнимая своих девочек, тоненьких и беленьких, как былиночки. Они повисают у него на шее. И он, покачнувшись, падает на мхи, оставаясь там. И поднимаясь уже… мертвым.
– Назад, - говорю я сестрице, которая идет ко мне. Неспешно идет. Улыбается.