По волчьему следу

«Вестникъ»

Бекшеев четко уловил момент, когда на поляне появился чужак.

Захотелось обернуться. И желание было сильным настолько, что Бекшеев поддался ему.

Генрих.

Зима рассказывала о нем.

Еще сказала, что он слишком болен, чтобы убивать кого-то… ошибка. Им казалось, что убийца один. А они вот вместе. И этот высокий. Худой. Кожа желтая, болезненная, благо, пока он валялся, совсем рассвело. И видно окрест неплохо.

Желтая кожа – это не про чахотку, это печень отказывает.

Печень к чахотке отношения не имеет. А вот то, как он руку держит, чуть вывернув, прижимая к боку, как идет, чуть прихрамывая, косолапя, говорит о том, что кости повреждены. Все-таки туберкулез?[2] Тоже случается. И да, оружие Генрих не удержит.

Но ему самому и не за чем.

Взгляд…

Бекшееву еще подумалось, что не зря люди боятся магов. Не в суевериях дело, не в косности, а в страхе, что кто-то вроде этого полумертвого немца может взять и просто забраться тебе в голову.

Давить.

Заставлять согнуться в поклоне.

Но Бекшеев выдержал. И не согнулся. Наверное, это было неразумно, точнее наверняка неразумно, но… он выдержал.

– Сильный, - сказал Генрих с чувством глубокого удовлетворения. – А с виду и не скажешь. Сейчас точно получится.

– Оживить мертвецов?

– Дать шанс живым, - он ответил спокойно. А вот Михеич застыл с полусогнутой спиной. И во взгляде его, обращенном на Генриха, читалось то же обожание, что и во взгляде собак, глядящих на самого Михеича.

Менталисты.

В Думе как-то поднимали инициативный проект, согласно которому дар менталиста подлежал частичной блокировке или ограничению. И Бекшееву казалось это неправильным, несправедливым, ведь человек не виноват, что Господь наградил его таким вот даром.

Да и как же равенство?

Конституция?

И государственные гарантии прав?

А теперь вот… у менталиста глаза тоже желтизной отливают. И оскал волчий совершенно.

– Он верит… - тихо произнес Бекшеев.

Взгляд он выдержал. И менталист, моргнув, оскалился.

– Верит, что его дочери вернутся. Что ты их вернешь.

– Не я.

– Это ведь невозможно.

Молчание.

Для этого некромант и нужен? И Софья… они используют Софью, чтобы заставить некроманта… что? Открыть врата в мир мертвых? Обратиться к древней языческой богине, которая держит души ушедших? Нормальный человек сразу поймет, сколь безумен этот план.

Нормальный.

Нормальных здесь не было.

– Чего вы ждете? – поинтересовался Бекшеев.

– Невесту, - менталист взмахом руки отпустил или отогнал Михеича. Когда его зацепил? Он ведь в сознании, этот косматый мужик звероватого вида. И вполне отдает себе отчет в происходящем. А значит, меняли его долго, исподволь, превращая… в кого?

– Объяснишь? Раз уж время есть.

– Монолог злодея? Это пошлость.

– Ты хорошо говоришь по-русски.

– Я русский. По крови. Когда-то давно наши предки вынуждены были покинуть эти земли…

Генрих прикрыл глаза.

– Ты умираешь.

– Скажи мне то, чего я не знаю.

– Ты… надеешься, что обманешь смерть?

Пожатие плечами. И насмешка. Часть игры. Осторожнее… он опытный охотник. И эта игра нужна совсем не для того, чтобы занять себя. Он ловит Бекшеева на его желание знать.

На азарт.

На… дар?

– Просчитать вероятность? – поинтересовался Бекшеев. – Того, что твой план дерьмо?

– Мне казалось, князья не выражаются подобным образом.

– С кем поведешься… - Бекшеев развел руками и шею потер. Затекла. Хотя вот тело ощущается, что уже неплохо. – Компания у меня в последнее время была такая… своеобразная. К слову, ты потом бежать собрался? Дальше здесь оставаться опасно. Вычислят. Если не уже… военные, конечно, не особо умны, зато их много. И лес прочешут мелкой гребенкой.

Генрих поморщился. Ему не понравилось упоминание военных.

– Хотя кому, как не тебе, тропы знать… перейдешь на ту сторону. Прихватишь с собой деньги, благо, есть запас… кстати, почему товар не стал брать? Мальчишка ведь доложился тебе о той четверке? И тела притащил… куда-то сюда?

– Бестолковый щенок. Он не понимает…

– Расскажи.

Это прозвучало правильно. Просьбой. И Генрих кивнул. Правда, сперва вытащил из нагрудного кармана часы, круглые и на цепочке. Старинные. Крышка их была украшена гербом, смутно знакомым, поближе бы рассмотреть.

Но не позволят.

Вздох.

И тихое:

– Мой наставник… мой наставник и брат… был последним из рода… из некогда великого славного рода, корни которого уходят в вечность, - желтоватые пальцы обхватили часы, сжали, будто желая раздавить. – Издревле… был обычай… порядок… правило…

Вдох.

И выдох.

– Мне выпала великая честь – служить роду. Это не просто служба… мы росли вместе. День за днем, час за часом. Я видел, как раскрывается его дар. Великий, равного которому не было… отец учил его, а он учил меня.

– И оттачивал на тебе свое мастерство?

– Это часть пути.

– Что за путь?

– Рода. Крови. Не перебивай, - Генрих провел пальцами по расколотому циферблату. Трещина была тонкой, едва заметной. – Твои вялые попытки воздействия… это даже не смешно.

– Это скорее любопытство.

– Ты и близко не менталист. Но ладно… наш отец отдал много сил, чтобы вырастить нас достойно… он вывел нас на первую охоту. Он помог одолеть добычу…

– Человека?

– Ублюдка, приговоренного к смерти. У него был и нож, и револьвер, и три часа свободы, чтобы уйти. У брата – лишь дар… и он одержал победу. В двенадцать лет!

– А тебе было сколько?

– Сейчас ты испытываешь отвращение. Восемь.

– Это нормально.

– Для обывателей. Или для тех, кто привык прикрывать нормальностью собственные слабость и никчемность. Для черни, возомнившей, будто она и вправду равна…

А его задевает это.

До сих пор.

– Но да, мы вкусили человеческую плоть, и с ней обрели истинную силу. Мы принесли дар семейному древу. И боги благословили нас…

– И часто вы потом… охотились?

– Отнюдь. Это не развлечение. Это… ритуал. И жертва должна быть достойна…