По волчьему следу
Шрифт:
– Надо… документацию передавать. Вопросы еще будут. И к тебе, и ко мне… дальше не наша забота, но пока все сдадим.
Он поднялся и предложил руку.
– Не передумала?
– О чем?
– Переезжать?
– Не дождешься, - семечки полетели на голубиные спины. – Да и за тобой присмотрю… как-то оно спокойнее. Надо же найти ту падлу, которая Туржину на тебя заказ сделала.
У жандармерии было людно и суетно. И в этой суете выделялись двое. Женщина в старомодном костюме с юбкой ниже колен. И Тихоня.
–
– У меня дети!
– И отлично! У меня нет, а тут сразу вон, готовые…
– Да вы издеваетесь?!
– Чего это с ним? – поинтересовался Бекшеев.
– Погоди… сама не знаю, - Зима потянула за руку. – Не маячь, а то испортишь.
– Что?
– Разговор…
– Почему издеваюсь? Я наперед думаю. На эту… перспективу. Вот нас отправят, а вы останетесь… и чего? Вам в кладовщицы возвращаться, а мне, значит, в секретари?! – и столько тоски было в голосе Тихони, что Бекшеев с трудом сдержал улыбку. – Вы вон, с бумажками ловко так… раз и два, и почерк хороший. И на машинке умеете… я вам, если хотите, новую машинку куплю! Самую раскрасивую! Какую скажете…
– Послушайте, - она выдохнула. – Мне только сегодня сказали, что муж мой… что он умер. Понимаете?
– Сочувствую.
Вот над выражением сочувствия ему бы еще поработать. Как-то оно не слишком искренне получилось.
– Сказали, что… не выдержало сердце. И… его нашли. Его хотя бы нашли… - она запрокинула голову, сделав вдох. – И теперь мне надо его хоронить… когда тело отдадут. А когда это будет – никто сказать не может. И за что его хоронить, я тоже не знаю. А потом… потом надо как-то жить. Я ведь надеялась, что он вернется… и в кладовщицы меня уже не возьмут. Склады опечатаны. Там нашли что-то…
– Контрабанду, небось, - прокомментировала Зима. – Василька, как очухался, скоренько по линии жандармерии прижали. Теперь не выпустят…
– И у меня нет работы. И не будет уже, потому что слух пошел, что это я виновата! Я в жандармерии работала, и склады закрыли! А вы тоже уезжаете. А я не могу! У меня дети! Четверо!
– У моего отца двенадцать было. Я, да сестры, да приемные… велика проблема, дети.
– Для вас, может, и не велика!
Она не кричала, удивительным образом умудряясь сохранить спокойствие.
– Как нам жить дальше?!
– Обыкновенно. Я останусь. Помогу с телом там, с похоронами… после соберетесь и поедем.
– Куда?
– В Петербург. Документы оформим. Вам пенсия положена вроде как… точнее детям, но может, и вам. Я в документах не больно.
– Детям. Мне была бы положена, если бы муж на службе состоял.
– Вот, сами все и знаете…
– Думаете, её так просто выправить?
– Думаю, смотря кто править пойдет. Мне обычно не отказывают… а еще компенсацию обещали пострадавшим.
Только когда она будет, и сомнений во взгляде женщины не убавилось.
– В Петербурге вы к нам на работу пойдете. Там есть уже секретарь, но одной ей тяжко.
– И тут он прав. Работы прибавляется. Отчеты. Аналитические справки… - Бекшеев подавил вздох. – И отдел будут расширять,
как сказал Одинцов. А значит, бумаг прибавится.– …получите зарплату.
– У меня жилья нет.
– Снимем. Найдем. Да… решим все.
– А дети?
– Что дети? В сад устроим… в школу… да куда надо, туда и устроим. Ходите в кадетский корпус или суворовское училище… что? У меня там старый знакомец в директорах ходит, так что возьмет, если чего… и приглядит. Да что вы, не понимаю, упрямитесь!
– Я… просто…
– Действительно, - Бекшеев понял, что еще немного и женщина сбежит. Не потому, что не хочет в Петербург, нет. Она сбежит от Тихони с его напористостью.
И собственных надежд.
– Вот! – Тихоня обрадовался. – Скажи ей, шеф…
– Скажу. План и вправду неплох. А трудоустройством можно и сейчас заняться. Тихоня, отнесешь документы Одинцовскому адьютанту, пусть сделает. Ставки у нас есть. Служебное жилье тоже полагается.
Тут Бекшеев точно не знал, но… не такая и проблема.
– И прочие льготы. Пенсия будет. Зарплата.
– Почему? – она стиснула руки.
– Вы не представляете, до чего сложно найти толкового секретаря… Тихоня, конечно, всем хорош, но пишет он как курица лапой. Потом и сам понять не может, чего накарябал. Да и бумаги все кучей сваливает. Так что, если не возражаете…
– Я… подумаю.
Она отвернулась.
И спустилась со ступенек.
– А я документы отнесу, пока она думает… небось, если документы в системе, то точно не отвертится… слушай, а может, и вправду жениться?
Мысль, кажется, всерьез захватила Тихоню.
– Не, ну я серьезно. Жена будет, дети… все как у нормальных людей.
Он даже зажмурился, представляя себе эту, почти обыкновенную жизнь. Затем вздохнул, махнул рукой и ушел
– Чего это с ним? – Зима проводила его взглядом.
– Весна, наверное… весна, она вообще на людей странно действует.
И голуби, которые собрались у ступеней, поглядывая на Бекшеева. Семечек ждали? Или все-таки подозревали в чем?
Конец
[1] 1949 год. Нобелевскую премию вручают Антониу Эгаш Монишу за инновационную методику хирургического лечения психических расстройств – лейктомию, более известную как лоботомия. Лоботомия заявлялась как надежный способ полностью избавить пациентов от агрессии. Работы Монишу начал в 30-х гг. И получил впечатляющие результаты, которые сочли прорывом в науке. В итоге лоботомия становится очень популярным методом лечения. В Америке её проводят повсеместно, к 50-му году делают порядка 5000 операций в год. Создается специальный фургон – лоботомобиль, который ездит по психиатрическим больницам разных городов. Время одной операции – 6 минут, стоимость – 25 долларов. Возрастных ограничений и вообще каких-то ограничений не было. Самому младшему пациенту – 4 года. Самая известная жертва – Розмари Кеннеди, младшая сестра президента Кеннеди. Отказ от лоботомии начнется в 60-е, но операции будут проводиться до конца 70-х.