Победа. Том 1

Ответов Воронов не слышал. Он только видел, как шевелятся тонкие бескровные губы Трумэна, как голова его поворачивается из стороны в сторону. Президент спустился на землю и сразу очутился в толпе. Отовсюду к нему тянулись руки с блокнотами. Это продолжалось недолго и разом кончилось. Казалось, до Трумэна никому больше нет никакого дела. Корреспонденты отхлынули от президента так же поспешно, как бросились к нему. Теперь они устремились к почетному караулу, который был выстроен неподалеку. Между тем Трумэн, сопровождаемый солдатами с автоматами в руках и офицерами, державшими руки на пистолетах, шел по направлению к стоявшему неподвижно Воронову.

"Задать ему вопрос?
– мгновенно подумал Воронов.
– Но мне этого никто не поручал..."

Слыша свой голос как бы со стороны, он громко сказал:

– Я советский корреспондент, мистер президент! Как вы рассматриваете перспективы советско-американских отношений?

Как только корреспонденты разбежались, лицо Трумэна приняло прежнее холодно-замкнутое выражение. Услышав вопрос Воронова, президент снова улыбнулся.

– О-о!
– произнес он, замедляя шаг.
– Мы союзники!

Следовательно, союз и дружба!

– Спасибо, мистер президент, - пробормотал Воронов уже в спину удалявшемуся Трумэну.

Оркестр заиграл американский гимн. Все застыли там, где в данную минуту находились. Трумэн обошел строй, затем мимо него продефилировали представители разных родов войск. Подкатил огромный черный лимузин с голубыми стеклами. Трумэн еще раз помахал рукой и сел в машину. Ее со всех сторон немедленно окружили "джипы". Вооруженные солдаты расположились не только на сиденьях - они висели на машинах буквально гроздьями - и на подножках, держась за металлические поручни, и прямо на капотах...

Раздался пронзительный вой сирены. Ей ответила другая. Сигналя, лязгая включаемыми скоростями, машины с особым шиком развернулись и под несмолкаемое завывание сирен, с места набирая скорость, исчезли в облаках пыли.

Воронов пошел по направлению к стоянке, где ждала его "эмка". В его ушах все еще слышались голоса кричащих, перебивающих друг друга людей, звучал американский гимн, шумели автомобильные моторы, пронзительно, словно возвещая воздушную тревогу, вопила сирена.

За спиной он услышал возглас: - Простите! Одну минуту, сэр!

Воронов обернулся. К нему быстрыми шагами, почти бегом, приближался веснушчатый американец. Разбитая камера болталась у него на груди, а в руках он держал вороновскую "лейку".

"Черт побери.
– мысленно выругался Воронов, - я же забыл о своем аппарате!.."

– Вы меня здорово выручили, сэр!
– улыбаясь скавал американец. Позвольте представиться.
– Он протянул Воронову руку.
– Чарльз Брайт. "Ивнинг геральд".

Штаты. Вы ведь не американец?

– Легко догадаться по моему английскому, - с усмешкой ответил Воронов.

– О, ваш английский превосходен. Вы француз?

– Михаил Воронов, Совинформбюро, Советский Союз.

Американец крепко пожал протянутую ему руку, дважды сильно тряхнул ее и с недоумением посмотрел на Воронова:

– Бю-ро?..

Воронов сообразил, что произнес все это по-русски. Он повторил то же самое по-английски.

– Русский?!
– восторженно воскликнул американец.

– Спасибо, сэр... Как вы сказали?

– Воронов.

– Это имя?

– Фамилия. Зовут меня Михаил.

– Можно называть тебя просто Майкл?
– с истинно американской непосредственностью спросил Брайт.
– А меня зови Чарли. Легко запомнить. Все американцы - Чарли. Не знаешь, как зовут, называй "Чарли".
– Он заразительно расхохотался.

– Хорошо, Чарли. Рад был тебе помочь. Давай камеру.

– Майкл, - неожиданно жалобным тоном произнес Брайт, - можешь съездить мне по физиономии. В колледже я занимался боксом, но сейчас стерплю.

Все это начало раздражать Воронова. Он не мог понять: паясничает американец, или говорит всерьез.

– Давай камеру, Чарли, - сухо сказал он, - скоро прилетит Черчилль...

– Уинни прилетит через час, - ответил Брайт, посмотрев на часы, - а в твоей камере заела перемотка...

Воронов не настолько хорошо знал английский, чтобы понять последние слова Брайта, но жалобная мина, с которой говорил американец, подсказала ему, что аппарат не в порядке.

Он решительно протянул руку. На этот раз Брайт покорно отдал ему камеру.

– Я отщелкал всю пленку, - виновато сказал Брайт.

Всю до конца. А с обратной перемоткой что-то заело.

Воронов попробовал покрутить ручку перемотки, но она намертво заклинилась. Очевидно, перфорация пленки соскочила с зубцов. Автоматическим движением Воронов хотел открыть камеру.

– Стоп!
– неожиданно гаркнул Брайт, выхватывая аппарат из его рук.
– Ты засветишь пленку! У меня вылетят из кармана пятьсот долларов. Ты хороший парень, Майкл, будь им до конца. Рванем сейчас в Берлин. В доме, где я живу, есть фотограф. Немец. Он проявляет мне пленку за блок "Лаки страйк". Через сорок минут мы вернемся, или я на твоих глазах сожру объектив этого проклятого "Спида".
– Он тронул висевшую у него на груди разбитую камеру.

"Какого черта!..
– с раздражением подумал Воронов.
– Ехать с этим растяпой в Берлин - значит наверняка прозевать Черчилля". Но, как старый фотограф-любитель, он понимал, что положение в самом деле безвыходное. Открыть камеру, не засветив отснятой пленки, можно было только в абсолютной темноте. Но и тогда пришлось бы отдать этому неудачнику всю пленку, в том числе и те несколько кадров, которые Воронов все же снял и которые могли ему пригодиться.

– Едем, Майкл, - умоляюще произнес Брайт, - будь союзником до конца!..

"Пропади ты пропадом!" - хотелось сказать Воронову, но он не знал, как перевести это на английский. Кроме того, растяпа Брайт искусно сыграл на союзнических чувствах. Воспользовавшись минутным замешательством Воронова, он уже тянул его к стоянке машин.

– Мой шофер не знает дороги, мы наверняка опоздаем, - бормотал Воронов на ходу.

– Твой шофер пока что может сделать бизнес и подбросить кого-нибудь за доллары или марки. Мы поедем сами...

Все дальнейшее произошло молниеносно. Старшинаводитель уже включил мотор, но Воронов крикнул ему: