Победа. Том 1

– Жди здесь!

Лавируя между машинами, Брайт подбежал к стоявшему в отдалении "виллису". Водителя за рулем не было.

Брайт плюхнулся на сиденье, подвинулся, освобождая место Воронову, и повернул ключ зажигания, который, видимо, оставался в замке. Машина тронулась.

За всю свою жизнь Воронов не испытывал такой сумасшедшей езды. Брайт сидел не прямо или чуть склонившись к рулю, как обычно сидят русские водители, а откинувшись на спинку, чуть ли не развалившись. Покрытые рыжеватым пухом руки его небрежно лежали на рулевом колесе. Всей своей позой он демонстрировал залихватскую беспечность. Только губы были плотно сжаты, а глаза чуть сощурены.

"Виллис" мчался, почти не разбирая дороги, с ходу, как таик во время атаки, врезаясь в груды разбитых камней, подпрыгивая, словно самолет в первые минуты взлета или посадки. При этом Брайт оглушительно сигналил. Люди в военной форме и в гражданской одежде, едва завидев эту взбесившуюся машину, торопливо отбегали в стороны.

Воронову казалось, что прошло несколько минут, а машина уже ворвалась в Берлин и, не сбавляя скорости, мчалась по незнакомым ему улицам.

Резко затормозив чуть ли не на полном ходу, Брайт остановил машину около дома, не тронутого ни бомбами, пи снарядами.

– Приехали!
– сказал он. Это было первое слово, произнесенное им с тех пор, как они сели в машину.
– Четырнадцать минут сюда, - самодовольно продолжал Брайт.
– Десять минут здесь. Четырнадцать обратно. Мы вернемся на двадцать минут .раньше, чем прилетит английский толстяк! О'кэй!

Над одной из дверей дома вттсела небольшая самодельная вывеска. На ней было написано: "Фотография. Ганс Гетцке".

– Я помог этому Гансу восстановить его бизнес. Это ведь наша зона. У вас частный бизнес, кажется, не поощряется, - быстро говорил Брайт. Гетцке обязан мне по гроб жизни.

Пинком ноги он распахнул дверь. Звякнул укрепленный над дверью колокольчик. Брайт, а за ним и Воронов почти вбежали в маленькую полутемную комнату-клетку, к тому же перегороженную прилавком. В противоположной стене виднелась еще одна дверь. Как только звякнул колокольчик, за прилавком появился немолодой худощавый человек в длинном пиджаке, похожем на пальто.

Положив на прилавок обе камеры - разбитую и целую, Брайт обрушил на фотографа поток слов. Он говорил поанглийски, время от времени вставляя немецкие слова.

Фотограф растерянно глядел на него, кивая головой, но, видимо, не понимая, чего хочет от него этот возбужденный американец.

– Погоди!
– сказал Воронов, кладя руку на плечо Брайта.
– В этой камере заела обратная перемотка, - продолжал он по-немецки, - нужно вынуть пленку, проявить ее и снова зарядить. Другая камера разбита. Не можете ли вы на день одолжить ему свою, тоже заряженную. В нашем распоряжении десять минут.

– Ну что?
– нетерпеливо спросил Брайт, когда Воронов смолк, а немец мгновенно исчез за своей дверью.

– Все в порядке, насколько я понимаю.

– Тогда поднимемся ко мне, - сказал Брайт.
– Я здесь живу. На втором этаже.

– Но какой смысл?
– Воронов посмотрел на часы.
– Мы должны выехать через десять минут.

– Тем более, - категорически заявил Брайт, направляясь к выходу.

"На кой черт я с ним связался?
– выругал себя Воронов.

– Зачем дал ему свою "лейку", верой и правдой прослужившую мне всю войну? Зачем поехал с ним сюда?"

Но делать было нечего, и он покорно поднимался вслед за Брайтом по грязной, давным-давно не мытой лестнице.

Судя по всему, Брайт занимал однокомнатную квартиру. В ней стояли небольшой столик, превращенный в письменный, и очень широкая кровать, прикрытая армейским одеялом. В углу - один на другом - громоздились картонные ящики. В них были то ли сигареты, то ли бутылки. На вешалке висели шинель и фуражка.

– Смешная квартирка, - сказал Брайт.
– Кровать как пульмановский вагон.

Воронов выразительно поглядел на свои часы.

– Да, да, - заторопился Брайт, - сейчас отчалим. Погоди минутку...

Он подошел к стоявшему у стены комоду, открыл один из ящиков и, достав оттуда что-то, протянул Воронову:

– Держи. Тебе.

На широкой ладони лежали небольшие квадратные часы в металлическом браслете.

– Швейцарские, - с гордостью сказал Брайт.

Воронов почувствовал, что краснеет.

– У меня есть часы, - пробормотал он.

.
– Швейцарские?
– деловито спросил Брайт.

– Советские. Отец подарил.

– Почему ты не хочешь взять швейцарские?
– попрежнему держа часы на протянутой ладони, спросил Брайт.
– Что-что, а банки и часы у них самые надежные в мире.

– Спасибо, Чарльз.
– Воронов все-таки чувствовал себя растроганным. Моя скромная услуга не стоит таких подарков.

– Кто говорит о подарках?
– удивленно спросил Брайт, подбрасывая часы на ладони, - Купи! По дешевке.

У Бранденбургских ворот такие стоят две тысячи марок.

Отдаю за тысячу.

– Мне они не нужны.
– Вместо растроганности Воронов уже испытывал раздражение.

– Бери за пятьсот. Ты хороший парень и здорово выручил меня. Мы же союзники.

– Нет!

– Тебе они просто не нравятся! Иди сюда!

На дне ящика лежало десятка полтора часов. Ручные, карманные, с браслетами, на ремешках...

– Бери любые, за одну цену. Как у Вулворта. Если нет денег, отдашь после.

– Мы опаздываем, - сухо сказал Воронов.

– Ну, как хочешь, - с обидой произнес Брайт. К удивлению Воронова, эта обида казалась искренней.

Он вышел из квартиры и стал спускаться по лестнице, прислушиваясь, как Брайт возится с замком.

Два фотоаппарата уже лежали на прилавке: вороновский "ФЭД" и немецкий "контакс", приготовленный для Брайта.

Как только Воронов вошел, Гетцке торопливо заговорил с ним по-немецки.

– Что он лопочет?
– спросил Брайт.

– Он говорит, что с твоим "Спидом-грэфиком" дело плохо. Надо менять объектив. Вряд ли можно найти его сейчас в Германии.

– А, черт!
– воскликнул Брайт.
– Придется выложить монету за новый.

– У Бранденбургских?

– Да нет! У наших фотокорреспондентов, - не поняв или не оценив язвительности вопроса, ответил Брайт.
– Среди них есть запасливые ребята.