Победитель. Апология

Коротенькое туловище на паучьих ножках. Детская кофта как на вешалке.

«Виноградов почти каждый день забегает». Но у него предлог — диссертация, а у тебя? «Здравствуйте, Маргарита Горациевна, вот, пришел навестить. Цветочки, пожалуйста!» — «Подснежники, мне? Старая перечница, к седьмому десятку подбирается, а ей цветы таскают. И что прикажете делать с ними?»

Убираешь бумаги — скоро, по-воровски, пока ее нет. Не хватало еще, чтобы профессор Штакаян узрела цветы в твоем портфеле. Минаеву преподнесешь — как залог мира и взаимопонимания.

Встаешь, к стеллажам подходишь. Куприн, Лев Толстой, Купер… Майн Рид. Тебя всегда поражал подбор книг в библиотеке доктора экономических наук. Вот только что сказок нет. Есть! Есть сказки: «Тысяча и одна ночь». Восемь золотистых томов с синими завитушками — восточный орнамент. Пошарь взглядом: не отыщется ли «Приключений Мюнхгаузена» в собрании ученого?

Темная чеканка: старец в сутане, спиной к стене прислонился, голову набок склонил — страдает. Или проповедует? Что с Марго? — до сих пор ты не замечал за ней религиозных склонностей.

«Заслуги заслугами, уважаемая Маргарита Горациевна, но здоровье не позволяет вам руководить отделом. К тому же, вы веруете в бога».

Развеселился — с чего бы это? «Ей нельзя на ногах долго. Сестра сказала — приходила в одиннадцать укол делать».

Ты клевещешь на себя, капитан! К тому же разве не установил ты с непреложностью, что человек не ответствен за свои мысли — только за поступки, — слышишь, капитан, только за поступки! — а тут твоя совесть чиста.

— Комитасом любуетесь? — Оборачиваешься. Запах кофе, серебряный поднос с чашечками и сахарницей. — Нравится? Садитесь. — На журнальный столик ставит.

— Я недостоин пить ваш кофе, Маргарита Горациевна.

— Да? Почему?

Все-то вы шутите, Станислав Максимович!

— Не знаю, кто такой Комитас. Плохо учили меня. — Прекрасный тон! Так непринужденно, так беспечно и следует, видимо, говорить с тяжелобольными.

— Не может быть! — Даже сервировать перестала. — Кстати, я понятия не имею, как вы относитесь к музыке. Что предпочитаете?

У тебя задатки гипертонии, но если на то пошло, ты предпочитаешь кофе.

— Лучше спросите меня об основных и оборотных средствах.

Ты не кокетничаешь, нет, хотя, случается, и в тебе замирает все, когда вдруг из распахнутой форточки доносится едва слышимая мелодия. Но то всего-навсего Чайковский, традиционный и общедоступный, да и о каком глубоком понимании говорить тут, если все мысли разом выветриваются из твоей утилитарной головы? Все! Хорошо хоть, что длится это прелестное состояние минуту-другую, не дольше.

— Комитас — один из величайших композиторов. Не только Армении — вообще. Но сначала, конечно, он армянский композитор. Вы слышали хоть что-нибудь его? Я могу поставить, у меня есть.

С должным почтением изучаешь чеканку. Сколько раз пробовал ты, дисциплинированный, слушать музыку — не контрабандой, не из чужой форточки, а самым что ни на есть законным и уважительным способом, — слушать и понимать, но тут твой обычно покорный тебе мозг артачился и упрямо занимался своими делами.

— По своей темноте я решил, что это священник.

— В общем — да, он учился в духовной академии. И у него много духовной музыки — прекрасной музыки! На мой взгляд, куда быстрее устаревает музыка светская. Я сделаю вам кощунственное признание, Станислав Максимович: не люблю оперу. Да, не люблю. — Виновато разводит крошечными руками. Видите, Станислав Максимович! А вы-то небось думали обо мне… Великодушно отпускаешь учителю ее маленький грех. Она же, приободренная твоей солидарностью, произносит нечто совсем уж еретическое: — От оперы, по-моему, отдает нафталином. — Браво, Марго! Браво, профессор! — А вот Бах, который, между прочим, не написал за всю жизнь ни единой оперы, современен. А народные песни Комитаса! Я поставлю? Это всего несколько минут. Вы ведь не очень торопитесь? — С надеждой. — Будете пить кофе и слушать.

Метр и учитель — смеешь ли отказать?

— Спасибо. Только это не утомит вас? — Все же ты обязан заботиться о ее здоровье.

— Меня? Комитас? — Судя по размерам пластинки, тут пахнет не несколькими минутами. — Сейчас нагреется. Вы не бывали в Армении?

Отрицательно и покаянно качаешь головой.

— Побывайте! Знаете, когда я впервые приехала в Армению? Когда мне было уже тридцать. Тридцать, да. Но я сразу же узнала ее. Представляете, сразу, хотя до этого знала лишь по Сарьяну и Комитасу. Так и вы. Послушаете сейчас, а потом, когда приедете в Армению, пусть даже через несколько лет, вспомните и узнаете. — Пускает проигрыватель. Ни звука. — Пейте кофе, — шепотом.

Пейте, если вы такой варвар! Пейте, если вы способны слушать Комитаса и одновременно насыщать желудок.

Ты не варвар. Посмотрите на меня, Маргарита Горациевна, — я сосредоточен и подтянут. И вообще, между нами говоря, я равнодушен к кофе.

Унылые звуки, унылый женский голос. Это и есть духовная музыка? Ах, нет — народная песня. Ты честно вслушиваешься, но, как и следовало ожидать, все слова звучат для тебя на один лад: в отличие от немецкого армянский ты не знаешь. А Марго? «Мне было тридцать, когда я приехала в Армению».

Английский… Откладывать больше некуда, с осени начнешь. Без немецкого еще можно обойтись, но без английского… Два года, с твоей памятью этого достаточно. А там — докторская.

Пергаментный палец предупреждающе поднят: внимание! Забудьте обо всем, Станислав Максимович, я прошу вас! Забудьте и растворитесь в музыке. Вот сейчас… Вот. Триумфальный блеск глаз — ну что я вам говорила? Божественно?

Киваешь, соглашаясь. Лучший уголок земли — Армения. А ты и не подозревал, что умная Марго так близко к сердцу принимает подобные штуки. Лично тебя никогда не занимала национальность человека, а пристрастные разговоры на эту тему вызывали у тебя ироническое недоумение. Что может быть менее существенно в человеке, нежели его национальность? Разве что размер обуви, которую носил ваш предок в четвертом колене?

«Ты не русский!» — Братец полагал, что бросил тебе в лицо страшное обвинение. Ты не возражал. Смиренно признал, что ты новозеландец, если ему заблагорассудится. «Нет. Не новозеландец, не русский — никто. Человек без национальности». — «Отлично! Стало быть, я человек будущего. В будущем, в далеком и прекрасном завтра, нации упразднятся. Будет просто человек, житель планеты Земля. Ты, конечно, игнорируешь общественные науки, но эти истины знает даже школьник». — «Если ты — человек будущего, то я не завидую нашим потомкам».

Кто-то звонким голосом зовет на улице Катю. Откликнись, Катя, — мама волнуется.

Все? Не шевелись, сиди смирно.

— Еще одну, хорошо? Это недолго. — Пожалуйста, Станислав, для меня! Я счастлива — вы же видите. Счастлива, что вам нравится эта музыка.

Такой ты еще не видел Марго. На краешке тахты, подобравшись — вспорхнет и полетит. Свет играет на высоком лбу. Губы шевелятся — чуть-чуть, но шевелятся. Или это мерещится тебе? Пальцы, как тонкие восковые палочки, касаются незримых клавиш, вздрагивают, снова касаются.