Победитель

Клоп двадцать пять лет сухой чешуйкой может пролежать в запаянной пробирке, а как приложишь к живому – тотчас присосется. Вот и человек живуч. Умерли не все. И даже далеко не все детишки прибрались. Стоило пригреть солнышку настолько, чтобы верхушки стылых бугров очистились от снега, эти большеглазые тихие уродцы молчаливо поползли есть прошлогоднюю траву… Скоро корешки ее налились соком… потом проглянула мать-и-мачеха, за ней первый одуванчик – сладкий, сахарный!.. а дальше уж полезло из земли что ни попадя – только рот успевай раскрывать! И Клавушка выжила, тоже наравне со всеми ползала – ну зверушка мелкая, и все тут, и даже кто-нибудь иногда улыбался, на нее глядя.

Когда пришло лето, Сергей Князев решил бежать, пока оставались последние силы – отчетливо понимая, что на вторую зимовку их уж никак не хватит.

Надо сказать, здешняя непроходимая тайга только на первый взгляд казалась дикой. Здесь тоже всюду ютилась человечья жизнь. Странно: погрузили на одном краю земли (в каком, казалось прежде, только и может жить человек), привезли на… нет, не на другой край, до другого края еще ехать не доехать, но все же порядочно завезли, в самую середку, в глухомань, и вот на тебе – тут тоже люди живут! тоже теснятся друг к другу!.. Прятались в тайге темные кержацкие деревни, к которым вели неприметные стежки. Где-то невдалеке стоял лесообрабатывающий завод – должно быть, именно из его шпальника построились бараки, в которых умирали ссыльные… В тридцати километрах за тайгой – станция Всеволодо-Вильва, где их в прошлом году высадили. Еще дальше – город Кизел с угольными разработками. За ним – какая-то неведомая Губаха… Не исключено, что в одном из обжитых мест можно беглецу затеряться?.. осесть?.. как-то устроиться?.. Да, наверное! Во всяком случае, никто из тех, кто уже тайком покинул лагерь, назад не вернулся…

К железной дороге вели тридцать верст той самой просеки. Несколько раз в день по ней проезживалась лагерная милиция, выслеживая беглых. И все равно – решился Князев, собрал семью и глухой ночью повел ее по тайге зверьими тропами, следуя правилу не удаляться далеко от конного маршрута охранников. Солдатский и офицерский опыт помогал ему. Когда рассвело, оказалось, что они не заблудились, идут верно. Клавушку несла мама, папа – Любашку, Ольга и старшая Дарья брели сами. Все было хорошо, и, судя по всему, они оказались почти у цели, но тут, как на грех, раскричалась малая Клавушка, и никак мама не могла ее успокоить!.. И ровно в эту минуту по просеке метрах в ста от них проезжал патруль.

– Чу! Петров! – сказал, должно быть, первый милиционер, горяча свою кобылу. – Это что ж, бля, такое?!

– Да хер же его знает, Сидоров! – ответил второй.

Когда Князева перестали бить, он уже не двигался. Связали бездыханному руки, бросили на круп лошади, и один повез его куда-то дальше, к железке. Как потом оказалось, в Кизеловскую тюрьму. Другой, бранясь и размахивая плеткой, погнал семью обратно…

…На делянку мама больше не пошла, да никто ее особо и не понуждал. Во-первых, толку от нее все равно никакого не было. Во-вторых, лютовать начальство стало как-то меньше, не выказывало первоначальной рьяности – то ли притомилось, то ли сверху перестали их погонять. Однако и пайку бездельникам не давали… Но было тепло, и питались какими-то кислыми лепешками из корешков.

Через несколько дней мама сходила за несколько километров в кержацкую деревню и выменяла единственное, что у нее чудом сохранилось – тонкое обручальное кольцо – на буханку хлеба и немного денег. Ранним утром вывела Ольгу и Дарью на тропу, трижды по очереди перекрестила и сказала: “Доберетесь до дядьки Лавра – хорошо, а не доберетесь – тоже хорошо: вас возьмут в детдом, там тепло и кормят. Идите, да прислушивайтесь! Слышите конский топ – не шумите, бегите в лес, но просеки из виду не теряйте. Увидите человека – прячьтесь. А зверей не бойтесь, они летом сытые. Ночью садитесь к толстому дереву спинами, имейте при себе палку. Если увидите в темноте светящиеся огоньки, знайте – это глаза каких-либо зверьков! Стучите палкой по дереву, и они убегут. Одна пусть спит, а другая караулит. А как рассветет, шагайте дальше. Хлеб экономьте, деньги берегите. Да не говорите никому, что вы Князевы, а говорите, что вы Сергеевы!..”

Поцеловала обеих на прощанье и – расстались.

Через три дня они вышли к железной дороге. Долго страшились показаться из подлеска, испуганно смотрели из-за кустов, примечали. В конце концов – дрожащие, готовые в любую секунду улепетнуть – выбрались на голое место. Каждый миг ждали крика и брани, а то еще и побить могли за такое! – но никто на них не обратил внимания. В деревянном сарае станции пахло банным паром, грязью, селедками, люди в рабочей одежде спали на полу. Когда открылась касса, Дарья робко протянула деньги… не верили они, что по-маминому будет, думали, ни денег не вернут, ни в поезд не посадят… Но тетка-кассирша только взглянула на них искоса, наморщила лоб, считая, а потом отсыпала медную сдачу и сунула две бумажки – билеты до Вятки. К вечеру у рельс сгустилась тревожно гудящая толпа. Когда показался поезд, Ольга поняла, что сейчас их либо затопчут, либо вытолкнут под колеса. Но какой-то дядька в бушлате перекинул в ту руку, где уже был у него чемодан, еще и свой узел, отчего жилы на этой руке надулись синими веревками, а второй прижал их к себе. Когда поезд стал, он, бранясь зверьим голосом, решительно расталкивая других, помог им забраться в вагон. Товарняк был битком, народу впритык. Те же нары в два яруса, свет сочится в щелястые стены. Хлеб свой они уж давно съели. На стоянках кое-кто выскакивал взять кипятку, так иногда давали им попить – понимали, должно быть, отчего они сидят как две малые птахи, тесно прижавшись друг к другу. На станциях можно было купить кое-какой снеди, и денег у них немного осталось, но обе они твердо помнили, что от Вятки им еще и дальше ехать. Однако если угощали, не отнекивались. А если кто-нибудь спрашивал: “Господи, да куда же вы такие маленькие одни едете?!” – то они отвечали: “А мы Сергеевы! Мы к дяде едем!..”

В Вятке стали налаживаться дальше – до Москвы. Денег не хватило. Размазывая слезы, Дарья отошла от кассы. Ольга, хлюпая, шла за ней. Их поманил человек, одетый, как все, неприметно – пиджачок, сапоги… Ольга его помнила – тоже трясся с ними от станции Всеволодо-Вильва.

– Бегёте? – хмуро, с прищуром спросил он.

– Мы не бегём, – заныла Ольга. – Мы Сергеевы, мы к дяде Лавру едем!..

– Вижу, к какому дяде… и от какого, тоже вижу. Сколь надо вам?

Дарья сказала. Дядька недовольно крякнул, потом со вздохом полез в карман и отслюнил несколько бумажек.

– Держи. Да будете ехать, говорите, что от Вятки только едете, – наставил он. – От Вятки! На улице Глебова вы живете, оттуда и едете, ясно?

Повернулся и ушел, оглянувшись напоследок. Не на них, а так, вообще – как будто проверил, не следят ли.

* * *

У дверей зеленого вагона стоял хмурый человек в черной тужурке и такой же черной фуражке с давно не чищенной и тускло блестевшей кокардой.

Заложив руки за спину, он хмуро следил, как две оборванные, истощенные девчушки подходят к его тамбуру. Короткие щетинистые усы недобро подергивались.

Дарья робко протянула билеты.

Человек не пошевелился.

– Одни, что ли? – спросил наконец он, все еще не вынимая рук.

– Мы к дяде едем! – сказала Дарья. – Мы на станцию Росляки!..

– Мы Сергеевы, – смело добавила Ольга, прячась за ее спину.

– Ишь ты, к дяде!.. – Кондуктор нехотя взял билеты, рассмотрел и поинтересовался: – А вещей нет?

– Теперь нет, – сказала Дарья. – Нас обокрали потому что.

Он вскинул брови и снова внимательно на нее посмотрел.

– Обокрали, говоришь… А что у вас было-то?

– Чемодан был, – ответила Дарья, зажмурившись на мгновение от ужаса все круче наворачивающегося вранья.

– И баул, – добавила Ольга, вспомнив, как мама год назад упаковывала вещи.

– Баул, чемодан, – проворчал кондуктор. – Врете вы. Как вы их таскали-то, пигалицы такие?

– Они легкие были, – успокоила его Дарья.

– А мы сильные, – пискнула Ольга и опять спряталась за сестру.

– И кружки нет? – подозрительно спросил кондуктор.

– Не-а, – простодушно развела руками Дарья. – Украли. Воры проклятые украли…

– Вообще ничего нет, что ли? – уточнил он.

Дарья помотала головой.

– Да-а-а, – хмуро протянул кондуктор. Потом аккуратно сложил билеты и сунул в дерматиновую черную билетницу. – Ладно, заходите!..

Через полчаса вагон был полон. Кричали дети, заходились младенцы, кто-то надрывно кашлял, кто-то плакал в дальнем конце, кто-то пьяно выкрикивал обрывки частушек… В этом общем вагоне было тесно и душно, но все равно после теплушечной вони он казался просто царским. Вот он легонько дернулся в одну сторону… в другую!.. и стал мало-помалу набирать ход.