Побег из Невериона. Возвращение в Неверион
Шрифт:
Контрабандист пригнулся и нырнул в туман.
Оттуда тут же выступили люди с мечами, ясно давая понять, которая из догадок была правдивой. Беглец споткнулся, упал и перевернулся на спину, желая видеть, что произойдет с ним в последние мгновения его жизни.
– Ты! – крикнул разбойник-Освободитель.
Первый воин молвил знакомым женским голосом:
– Можно ли так обращаться с умным красавчиком! – Еще миг, и его меч – странный какой-то меч – чиркнул по лицу грабителя. Тот, даже не вскрикнув, лишь захрипев, выронил нож и мешок и схватился за глаз. Сквозь пальцы – особенно там, где одного не хватало – хлестала кровь. – Видишь мой меч? – спросила его Вран. – Он двойной, не то что ваши. И оба лезвия обоюдоострые. Не поверишь, как хорошо он режет. Первым делом я отчикаю тебе
Контрабандист, все еще лежа навзничь, видел, что мечами вооружены только пять женщин, а шестая, с волосами светлее, чем у всех остальных, безоружна. Все они были повыше Вран, гологрудые, как и она, но маску, кроме нее, ни одна не носила.
– Ну так как, намерен бежать? Может, мы тебя и поцарапаем малость, пока преследуем, зато ты избежишь мучений, унижения и неминуемой смерти – ведь не станем же мы отпускать тебя, чтобы ты потом отомстил; а муки, которым мы тебя подвергнем, только варварам впору. Смерть покажется тебе избавлением. Да что с тобой говорить, ты и сам настоящий варвар! Так что для начала – палец на руке? На ноге? Яйцо? Ноздря? – Вран приставила к его бедру меч, как он сам приставлял раньше нож к горлу контрабандиста.
Последний был уверен, что грабитель даже и не слышит ее речей, – но прикосновение металла побудило его метнуться в лес мимо двух других женщин. Те с гортанным смешком взмахнули мечами, намеренно промахнувшись на целый фут.
Беглец врезался плечом в дерево, упал на одно колено, попытался встать, не сумел, попробовал снова и наконец поднялся.
Женщины сопровождали его попытки лающим смехом.
Вран встала над контрабандистом – ее меч, который он теперь хорошо рассмотрел, целил ему в ухо – и протянула руку.
– Вставай, красавчик!
Он снова уперся пятками в мокрую, не дающую опоры землю.
– Это Освободитель? – спросил он с отчаянием, зная, что она его не поймет. Он хотел отвести меч в сторону, но она взяла его большую руку в свою, маленькую и жесткую, и вдвинула меч в лохматые ножны.
– Кто, он? Разрезанный надвое червяк, извивающийся в грязи? Впрочем, когда заживет его глаз, он будет похож на Освободителя больше прежнего. – «Потому, что шрам останется, – подумал контрабандист, чьи мысли перемещались из тумана на лунный свет и обратно, – или потому, что глаз с бельмом совсем вытечет?» – Правду говорят у меня на родине: мужи не должны другим мужам доверять. Вы смотрите друг другу в глаза, улыбаетесь, поддакиваете любой лжи и обману – а как только один отвернется, другой так и норовит вцепиться ему в спину когтями. Это он-то Освободитель? Малый не лучше всякого желтоволосого парня, торгующего собой на столичном рынке? Гнуснейший из воров? Может, даже контрабандист… но нет, ни один контрабандист и ни один продажный парнишка не может так низко пасть. Хотя кто знает… вот заглянем в его повозку, авось найдем что полезное для тебя. Ну, вставай же!
Его рука дрожала в ее ладони – не от страха, а от перенесенного ужаса: ничего подобного он еще не испытывал.
– Поднимайся, красавчик. Не хочешь разве посмотреть, что тебе перепало от старого мордоворота?
Он снова попытался встать и снова не смог.
– Надо было убить его! – Женщины – половина из них уже убрали мечи в ножны – усмехнулись в ответ. – Что, если он вернется?
– На этот счет не волнуйся, – сказала Вран. Она потянула его за руку чуть сильней, опять безуспешно. Боясь расплакаться перед этими чужеземками, он вдруг понял, что начал бояться, как только она села к нему в повозку, но страх этот до времени таился в своего рода тумане.
Однако на ее лице даже при слабом свете он не мог прочесть ничего, кроме терпения, заботы и ласки. – Ты спасен, ничто тебе не грозит. Вставай.Если б она угрожала ему страшными муками, как недавно грабителю, он бы не ужаснулся сильнее, но этот новый ужас тут же и прошел – всему есть предел, как видно. Контрабандист остановил его усилием воли, не слишком отличным от того, к которому прибег в колхарийском подземелье, запретив себе поддаваться чувству, способному его сокрушить. Вран все с той же мягкостью тянула его, уговаривала и наконец подняла – привыкла, надо думать, обращаться с мужчинами, ведущими себя точно так же.
Он прислонился к ней в близком к параличу состоянии.
– Все хорошо, – убеждала она. – Беспокоиться больше не о чем.
По сравнению с подругами она была совсем маленькой. Раньше, когда он ее вез, она ему такой не казалась.
– Тебе сильно досталось, но теперь все прошло. – Она то и дело говорила что-то другим женщинам на своем языке, и они смеялись – не над ним ли? А, все равно.
– Надо было все же убить его, – повторил он, утвердившись немного на ногах; таково было правило, принятое в те жестокие времена относительно таких, как этот человек и он сам. – Грозились ведь, отчего ж не убили?
Женщина постарше резко бросила что-то (насчет природного мужского жестокосердия, не иначе). Может, даже поддержала его.
Вран ответила ей столь же резко, а ему мягко сказала:
– Разве мы варвары, чтобы убивать всех встречных мужчин? Цивилизованные женщины так себя не ведут.
– Он не вернется, будь спокоен, – сказала безоружная светловолосая женщина, осматривая палочку-вертел с остатками мяса. – Он слишком напуган, слишком сильно ранен. Притом нас много, а он один.
Говорила она, как уроженка Ульвен. Зная островитян несколько лучше, он приободрился и попытался выпрямиться. Слабость, которую он испытывал среди этих женщин, доставляла ему, помимо прочего, странную чувственную приятность.
– Убить? – продолжала Вран. – Чудной ты мужчинка. По-твоему, мы убиваем всех самцов, какие нам подвернутся? Мы ж не чудовища. Впрочем, в этой странной и ужасной земле, где мужчины тщатся занять место женщин, ты должен быть наслышан о пауках, богомолах и прочих тварях, чьи самки так делают.
– Зачем же тогда… – он отошел от нее, – зачем вы сюда пришли? Из-за меня?
– Хочешь знать зачем? – снова усмехнулась она. – Из-за красоты твоей, вот зачем! Встретила я своих подруг в Сарнессе и сразу сказала: не поверите, какой красавец подвез меня, когда дождь шел. Пойдемте, и я покажу вам красивейшего из сынов Эйфха!
Та, что как будто понимала его язык, фыркнула и отвернулась, будто ожидая появления чего-то крайне мерзкого из тумана.
– Какая женщина – а они все настоящие женщины – не соблазнилась бы?
Другая воительница, отошедшая в темноту, вернулась и гневно что-то произнесла. Вран, как видно, отмочила в ответ какую-то соленую шутку, потому что остальные заухмылялись.
– Когда следы твоих колес оборвались недалеко от указанного мной поворота, мы сразу поняли, что ты повернул сюда. В эту берлогу, где ищут убежища все воры и головорезы между Енохом и Вархешем, опасаясь императорских стражников. Я и говорю девочкам: пошли посмотрим, где он лагерь разбил. Пришли мы и видим, – она чуть ли не застенчиво потупила взор, – что там есть еще мужчина, тоже собой недурной, хотя с тобой не сравнить. Мы и затаились, чтобы послушать, о чем вы меж собой говорите, когда нас не стесняетесь. Вдруг, думаю, ты и про меня вспомнишь… Но у вас тут только и разговору, что про Освободителя – и ты, видно, не сильно от других отличаешься…
– Пойдем уже, Вран, – прервала островитянка. – Незачем здесь оставаться.
Та лишь отмахнулась и продолжала:
– Скоро мы поняли, что твой товарищ – дурной человек. Не такой, как ты, посадивший к себе в повозку усталую путницу по доброте сердечной. – Она легонько коснулась его щеки. Ее глаза в прорезях маски казались черными при свете костра.
Одна из женщин подбросила дров в огонь. В волосах Вран сверкнуло что-то синее, а женщина, по всей видимости, тоже сказала, что им пора.