Побочное действие

– Наш дом перестал быть уютным и безопасным! И я показал вам! – распаляется субъект, от которого полицейские в форме отпихивают чересчур ретивых представителей СМИ с микрофонами. Его прикрывают и от толпы, где скорее всего есть родные погибших во время нападения на летний лагерь. – Я показал, что будет, если наш дом наводнят чужаки! Смотрите, как легко будут умирать наши дети!

Белёсый обычно входит в раж на каждом своём интервью. Экран не скрадывает даже брызжущую изо рта субъекта слюну, толпа всё наседает сзади на журналистов, а полицейские всё работают живым щитом, пока их подопечный не усаживается в тюремный автомобиль. С комфортом.

«Щёлк» – раздаётся в мозгу снова. В правом нижнем углу над бегущей строкой появляется новое лицо. Фото десятилетнего Йохана Лунда на экране выглядит смазанным и чужим, будто это в какого-то другого ребёнка в упор угодил заряд крупной дроби из помпового ружья. Уже после того, как на входе в один из домиков рванула ручная граната, которую прикрепил к двери субъект с жидкой порослью на черепе. «Щёлк».

Боль навалилась снова, тяжёлой душной волной, точно Мэл окунули в воду, почти доведённую до кипения. Перед глазами заплясали искры и белые точки, пропал вдруг воздух. Потом вернулся вместе с полузадушенным сипением, и тогда картинка сменилась.

«Щёлк», – становится на место магазин. Мгновенья назад с такими же щелчками отдельные части стали единым целым – снайперской винтовкой с глушителем. Ещё некоторое время назад был подъём на крышу по пожарной лестнице, скрипучей и шаткой на холодном ветру. Металл тоскливо скрипел, застывали под перчатками пальцы, а нервы натягивались и проседали от боли, как обледеневшие провода. Чёртова боль, от неё теперь даже не отвлечься, белёсый гоблин с экрана забрал последнюю отдушину, которая отгоняла болезнь.

Перед глазами вьются белые пятна и всё ещё прыгает красная кирпичная кладка, хотя стена уже давно позади. Болезнь даёт о себе знать вечным нытьём нервов и иногда – приступами. В голове одна мысль: хоть бы не скрутило сейчас, когда положение для стрельбы уже скорректировано с учётом ветра. Только не сейчас, не зря же эта крыша за двести метров до здания суда была заранее найдена и скрупулёзно исследована.

Некоторое время он пытается отогреть задубевшие пальцы. Время вообще странная штука, оно тянется и тянется под тоскливый вой блуждающих по крыше ледяных порывов, а потом вдруг сжимается. За окнами зала заседаний, положение которого тоже заранее разведано, проплывает знакомая белобрысая башка с блестящими проплешинами. Сейчас этот очкастый прыщ дойдёт до места для дачи показаний и снова начнёт разглагольствовать о том, что исполнил великую миссию во имя родной земли. Прямо с кафедры, как проповедник.

– Каждый псих в этом грёбаном мире считает себя избранным, – замёрзшие губы едва шевелятся в шёпоте. «Йохан» – «бог дал». А этот прыщ забрал и теперь лыбится, купаясь в лучах уделённого его персоне внимания.

Бледная ухмылка прекрасно смотрится в прицельной сетке, но только мгновение. Чувства притуплены, толчок приклада слабо отдаётся в плечо. Стекло рушится из оконного проёма на места зрителей, и до «проповедника», что расплескал мозг едва не на пару метров от кафедры, уже никому нет дела. Какое дело живым до мертвеца?

Мэл слабо припоминала, как ощутила тот же толчок прикладом и очнулась. Почти, потому что тело жевала боль – чужая, сквозь рефлекторно опущенные щиты. Всё-таки эта штука, это проклятие умело защищать организм носителя без участия сознания. Кажется, некоторое время она тупо смотрела вперёд, в дверной проём барака напротив, смаргивая непрошенные слёзы. Всего несколько капелек, склеивших ресницы, размывали человеческий силуэт – чёрную фигуру в пыльных солнечных лучах, что застыла без движения у зеркала, с бритвой в сведённой судорогой руке.

Судорога повторилась – Мэл хорошо помнила мучительный даже сквозь блок прострел, от которого выгнулся позвоночник, а душная дрёма окончательно сбежала. Видела также, как дёрнулся на своём месте Алвин, будто его прошиб электрический разряд. Потом был какой-то пробел, неверные шаги, мелкие камешки, впившиеся в босые стопы. Ещё шаг – скрипнул дощатый пол барака.

– Позволь… – Мэл накрыла ладонью пальцы, до побеления сомкнутые на ручке опасной бритвы. Секундный туман перед глазами растаял, и взгляд упёрся прямиком в отражение в зеркале. У мальчишки с фотографий в пустой нежилой квартире и на экране судебной хроники были в точности такие же синие глаза. Отцовские.

«Йохан, дан богом. Как же ты вытерпел полгода, прежде чем уничтожил мразь, что убила твоего сына, а, Алвин Лунд?»

Алвин снова дёрнулся, выгнулся, силясь взять под контроль собственные мышцы, но ручку бритвы сжал ещё сильнее. Лицо великана-шведа всё больше серело, синюшные губы вытянулись в ровную линию, а в голове метались мысли, которые вызывали невольную усмешку. Горькую, с поднявшимся по пищеводу куском желчи с чётким кровяным привкусом.

– Мне не нужно лезвие… чтобы кого-то прикончить, – отрывисто, сквозь зубы, выдавила из себя Мэл, отметая неуместную обиду. – Давай уберём эту штуку на стол.

Он не кивнул, просто потому что не мог, только крупные глаза его в отражении ещё больше подёрнулись мутью. Вдохнул, будто собирая силы для чего-то невероятно трудного, потом разжал пальцы. Сделав нарочито медленный шаг, Мэл положила лезвие прямо перед ним, у зеркала.

– Теперь постарайся расслабиться.

Кажется, она бормотала что-то ещё, слова застревали в горле комком, пригоршней сухих колючек. Что делала и почему – сама не знала, только прижималась грудью и животом к широкой мужской спине, дрожащей, как в непрерывном ознобе. Знала только, чего хочет добиться и целенаправленно загоняла себя в серый полумрак сосредоточенности. Глубже и глубже, уровень за уровнем, пока не потускнела, а потом совсем не исчезла убогая обстановка пиратской постройки. Весь этот старый хлам, древние столы, лампы, шаткие стулья. Пыль, влажная, комками и клочьями. Ящики, сплошь из-под оружия или ручных гранат.

Гранат… гранаты были у Алвина в кошмаре. Они взрывались, когда мальчишки открывали дверь изнутри, снова и снова. Вздрагивала тонкая проволока, звенела струной, следовал громкий хлопок, текли секунды до взрыва. Любой военный знает, как работает механизм, но таких механизмов не должно быть в шаге от детей. Когда ничего не сделать, можно только тупо уставиться в экран, откуда под мелькание побитых осколками тел звучит название лагеря, будто бы незнакомое. А потом тип с бесцветной рожей выстрел за выстрелом дёргает затвор дробовика – вот почти такого же, как у бредущего мимо пирата.

Чёрт знает как, но это работало. Боль, не телесная, а та, что пробуждалась от видений, казалась почти родной. Своей собственной. Что-то подобное Мэл уже ощущала, когда подматривала сны Вааса, но сейчас всё было по-другому. Быстро сгустилась темнота. Быстро расцвела рубиновыми вспышками импульсов, что непрерывно скользили по нервам.

В теле Алвина импульсы не скользили – бешено метались. Мэл замерла в нерешительности. Она могла разогнать алые вспышки до скорости, при которой выгорают клетки мозга, но тут надо наоборот. Наоборот – это сдержать. Сдержать – это вцепиться изо всех сил, и… что дальше?