Побочный эффект

– Я знаю, чего ты хочешь, - продолжал советник, отмахнувшись.
– Мира с самим собой. Успокоенной совести. Это иллюзии. Важна достигнутая цель.

– Что толку слушать тебя.
– Президент повернул к советнику прославленное миллионами портретов веснушчатое лицо.
– Твои доводы исходят от меня самого. Мы ведь давно одно целое. Разговоры с самим собой - удел шизофреника.
– Он помолчал и добавил совсем тихо: - Так пусто... С тех пор, как он ушел. Знаешь, я отдал бы всю свою постылую власть за одно его слово, хлопок по плечу...

– Ты ведь не удерживал его.

– Разве их можно удержать? Разве нас можно было удержать в восемнадцать лет? Кто бы мог подумать! Пацифист-сын оставил милитариста-отца, тупого сторонника ракет, пушек и крови. Ах, если бы он хоть немного разбирался в политике! Я был уверен, этот наивный бунт пройдет без следа, этот лепет о тирании, свободе, милосердии... Два года, два года! Мне казалось, я строю этот мир для него. Ведь он любил меня, я знаю.

– Президент снова смотрел в сад.
– Думаешь, я впал в маразм?
– Он встал, резко тряхнул головой.

Когда-то, вспомнил советник, ее украшали длинные, до плеч, кудри - по тогдашней университетской моде. Теперь их место занял корректный поседевший пробор, но движение осталось.

– Я часто думаю, что будет на Земле, когда мы сойдем в туман и власть останется в руках наших детей. Умнее ли они будут, тоньше, человечнее?

– Не дает ли ответ твой сын?

– Ты знаешь, я хотел бы сделать его президентом. Он неглупый мальчик. Я вижу его в этой роли. Увы, я не монарх, не император. Не мне возвращать мишуру престолонаследия.

Советник взглянул на него быстрым птичьим взором:

– Только намекни, мы тебя коронуем.

– Ты шутишь, старик, а мне не до веселья. Сознаюсь - мне всегда хотелось быть сильным. Сила - как я верил в нее! Впрочем, только дилетанты способны верить во что-то иное. Что, кроме нашей силы, удержит этот мир от скольжения в бездну? Советник пожевал губами.

– А мне, - сказал он, собирая морщины у глаз, - мне больше импонирует гибкость ума.
– Он усмехнулся.
– Я иногда думаю, не перехитрил ли я сам себя... Нет, это минутная слабость. Ты прав, слюнтяям не место на вершине.

– Найди мне сына, слышишь?

– Найти нетрудно. А ты не наделаешь глупостей?

– Я хочу говорить с ним. Я попробую... понять. Я наделаю, как ты говоришь, глупости, если не увижу его.

– Но это иллюзии.

– Ты так боишься иллюзий? Дай Бог и тебе обрести их. Я жалею только, что они пришли ко мне слишком поздно.

– Ну, парень, ну же...

Ухабы остались позади, он мог теперь не держаться. Ровная, как стол, степь решила дело. Исход был ясен, и все трое, каждый по-своему, переживали эти мгновения. Сайгачиха в смертной тоске закинула голову, роняя красную пену из раскаленных ноздрей. Сладостная волна поднялась от колен стрелка. Ружье томилось предчувствием знакомой боли - свинцовый кулак привычным путем протащится по длинному отполированному тоннелю, чтобы извергнуться наружу.

Стрелок снова ухватился левой рукой за кромку лобового стекла, а правой сдавил шейку ложа. Теперь машина и животное шли параллельными курсами. Перемогая злую, отчаянную боль в сердце, сайгачиха наддала в последнем рывке. Шофер хохотнул и чуть придавил акселератор. Пикап скачком обогнал измученный комок плоти.

– Нет, - строго крикнул стрелок, - поотстань! Я в угон долбану!

Он вскинул ружье и, пружиня коленями, выцелил голову. Палец мягко согнулся. Пых!

Отдачи он не почувствовал. Сайгачиха продолжала бежать.

Со слабым щелчком в конце ствола раскрылся дурацкий желтый цветок.

– Ногу натерла, - держась за локоть Арви, она сняла туфлю, - а босиком колко.

Арви смотрел сверху в ее лицо. Он улыбался.

– Посиди, я сейчас.
– Он сбросил мешок и шагнул с тропы.
– Вот, - сказал он, появившись через минуту с толстым глянцевым листом в руке. Сорвав с него тусклую пленку, Арви опустился на колени и осторожно коснулся босой ноги девушки. Мякоть листа легла на стертую кожу.
– Теперь дойдешь. Надевай.

– Правда, хорошо. Только давай посидим еще чуточку. Я так боюсь. Вдруг не получится. Они ведь могут стрелять.

– Тад все устроит. Он знает надежного проводника. Суть в том, что отсюда никто не бежит. Здесь с работой полегче. Бегут к нам. Вот за этим следят.

Потом они сидели молча, и каждый слушал - себя и другого.

– Как странно все. Как неожиданно. Еще недавно я тебя не знала. Нет, это было давно, давно. А теперь...

– Что теперь?

– А теперь я не представляю, как может быть иначе.

– Ты знаешь, Мария, когда-то Господь, прогневавшись, перемешал людей. И с тех пор они ходят одинокие и несчастные, с тревожной, болящей душой. И ищут, ищут... Веришь ли ты, что для каждого человека существует один-единственный друг на всем свете? Но если свершится чудо и они найдут друг друга, две разорванные половинки вселенной соединяются. Ты веришь в это?

– Я верю в это. Марка посватали ко мне еще в детстве. Мы играли в лопухах за деревней в разбойников, а я уже знала, что он будем моим мужем. Он был красивый и добрый. Но с ним не было так, как с тобой. Я видела землю, но не знала, что значит видеть небо.

– Когда я вышел из башни, я почувствовал... Я был наполнен тобой, но еще не понимал этого. И я сказал Таду, что мы меняем маршрут. И сухой ветер гнал меня вперед и вперед, пока не увидел я твой городок, пыльные пальмы, белые стены церкви и, наконец, тебя...

– Я стояла у двери. Дул ветер, он хлопал рамой, стекло дребезжало.

– Я взял тебя за руку, спросил твое имя. Это было очень давно. Это было пять дней назад.

– И вот мы с тобой бежим и бежим. Куда? Что будем мы делать там, за границей?
– спросила Мария.

– Какая разница, - сказал Арви.
– Наймемся сборщиками апельсинов. Или пастухами. А не то - пойдем дальше. С голоду не умрем. Зато свободны. Свобода! И никто не сунет тебе автомат в руки.

– Думаешь, там будет лучше? Какие у тебя волосы мягкие, Арви.

– Ты обещала рассказать про башню. Как ты попала туда?

– Расскажу по дороге.

Арви поднялся, подхватил мешок и взял Марию за руку. Она прижалась к нему.

Необычайное возбуждение выгнало лейтенанта из блиндажа. Старческий голос отца звучал в ушах: "Мальчик мой, эти руки уже не могут держать оружие, но тебя я воспитал бойцом. Пусть же сердце твое не дрогнет, пусть не ослабеет душа твоя от страха или жалости, ибо впереди враг, топтавший когда-то землю наших дедов..."