Поцелуй бабочки

_____

Целых три года полыхал этот жертвенник любви у постели Фитингофа. Затем его не стало.

И вот теперь я спрашиваю себя: что это было? Чего добивались эти женщины, чего они хотели от Георгия Петровича? Нет, не от молодого Фитьки, полного сил и здоровья, и даже не от того очаровательного пожилого джентльмена, каким он стал с годами, — тут все ясно. Но что же такое, объясните мне, страстная любовь к бездыханному обрубку, полутрупу, парализованному старику?

— Ты ничего не понимаешь в женщинах и ничего не смыслишь в любви, — говорит жена.

— Оставь, ради бога, при чем тут любовь?

Между тем перед глазами разворачивается реальная картина коллективного сошествия с ума. Ведь по всем законам Фитька, как и надлежит сентябрьской стрекозе, обязан остаться один — заброшен и забыт. Иначе зачем же мы всю жизнь укрощаем страсти, не позволяя себе ни-ни… ни на шаг?.. Да, черт побери, на закате жизни мы пожинаем плоды счастья от своих земных страданий.

— Кому они нужны, ваши страдания!.. — морщится жена.

— Что ты несешь, язычница!

Отмахивается и уходит.

Женщина — ей не постичь божественной связи между страданием и счастьем.

— Хватит трепаться! — говорит жена. — Покажи осчастливленного.

— Покажу…

Я перебираю в памяти имена великих мучеников от Авеля до наших дней, вспоминается море страданий и океан слез, но счастье, увы… По этой причине ставлю крест на собственных пророчествах и записываюсь в дураки. Кто последний?

О ГРЕХЕ

На деревенской даче у художника Кокарева пили «Столичную» новгородского разлива под грибы и болтали о грехах. Растормозились до того, что одна дама, сценаристка по специальности, призналась в совращении сына ближайшей подруги. Сидящая визави мать совращенного вернула долг подробностями своего романа с первым мужем сценаристки. Подробности, в свою очередь, неприятно задели графика Липова — нынешнего мужа подруги нахальной сценаристки, и он поведал несколько шокирующих эпизодов из своей студенческой молодости, после чего гости наперебой посыпали пикантными откровениями, а скульптор Семен Кущ рассказал такое, от чего даже у сценаристки покраснели виски.

— Ну ты, Сеня, даешь!.. — сказала она, вытирая слезы смущения. — Хоть бы Николая Ивановича постеснялся.

Восьмидесятилетний хозяин дома Николай Иванович сидел, опершись о палку, и, разомлев после двух поднесенных рюмок, слушал молодежь, одобрительно кивая.

— А что «Николай Иванович»… В свое время тоже, надо думать, позволял себе кое-что. Было дело, дядя Коля?

Польщенный вниманием культурных квартирантов, старик признался, что «дело было… правда, давно».

Гости потребовали подробности.

Старик выпил третью и беззубым ртом прошамкал фразу неожиданную:

— За границей было… В Польше.

— Вот тебе раз! Ты как же там оказался?

— В группе войск… В отдельной саперной роте, — с гордостью сказал Николай Иванович. — Мы там на хуторе стояли под городом Быдгощ, понимаешь, такое дело.

Хозяйничала на хуторе вдова, о которой Николай Иванович сказал мечтательно:

— Женщина такая!.. — и рукой описал в воздухе волну, иллюстрирующую, видимо, превосходные качества полячки. — Хорошая женщина. Пани Ядзя.

Слушатели понимающе улыбнулись. Воображению художников представился беленый хутор под соломенными крышами, армейские палатки и пани Ядзя в виде аппетитной, сговорчивой вдовушки — мечты ленивого «ходока».

— Блондиночка? — уточнил Липов.

— Такая… — уклончиво ответил старик.

Бравый ефрейтор, каким был в ту пору Николай Иванович, само собой, задерживал взгляд на симпатичной вдовице, а пани Ядзя, делая вид, что ничего не замечает, продолжала заниматься хозяйством, в частности косить траву во дворе.

— …Она косит, а я вижу, что коса у нее неправильная, — пояснил Николая Иванович. — То есть коса вроде нашей, а ручка совсем короткая. И она ею внаклонку работает одной рукой, как серпом.

Николай Иванович отложил палку и нагнулся, показывая, как неправильно косила траву пани Ядзя.

— Удобная поза, — заметил Сеня Кущ.

— В том-то и дело, что неудобная. Все время враскоряку… Я ей говорю: «Прошу пани». Она мне напротив отвечает: «Прошу пан войсковый». Я косу взял, все как полагается сделал…

И старик подробно расписал, как прилаживал новый черенок к польской косе, где взял материал и как удивил длинной ручкой «пани господиню».

— …Я начал косить, она приговаривает: «Пьекно, пьекно пан войсковый». Хвалит по ихнему… Ну-ка налей мне еще, — неожиданно сказал старик. Видимо, рассказ подошел к решающей фазе.

— В общем, сделал я литовку. «Работай, прошу пани». Правильно? Она ее берет и вот так… — Старик изобразил неумелые действия полячки. — Кладет траву, понимаешь, такое дело… Не умеет. Я говорю: «То не добже, резать надо, а ты кладешь!» Она: «Не разумею». Что делать, надо же научить женщину?

— Что за вопрос.

Глаз Николая Ивановича блеснул.

— Вот так я ее сзади… взял рукой… за черенок, вместе с ней… а этой рукой сюда… — Старик изобразил широкие объятия, в которых оказалась заключена пани Ядзя. — Правильно?

— Ну и?..

— И так мы косим.

— Вместе?

— Вместе косим. Я спрашиваю: «Добже?» Она говорит: «Добже». Сама… чувствую, женщина такая… — Старик утер слезящиеся глаза и погрузился в мечтательную паузу.

— Какая такая, дядя Коля? — спросил Липов.

— Такая…

Гости заулыбались.

— Ну а дальше-то что?

— Косили, — загадочно сказал Николай Иванович.

— Косили, это понятно, а потом?

— Потом трава кончилась.

— Погоди, Николай Иванович, а поцелуи… всякое такое? Ты давай выкладывай.

Старик вздохнул.

— Такого не было, — сказал он.

— То есть как не было?

— Не было. До этого дело не дошло, — признался старик.

Творческая интеллигенция со значением переглянулась.

— Ну ты у нас ходок, дядя Коля, — хохотнул Сеня. — Хорошо еще, что покойная Марья Ивановна не узнала…