Поцелуй Большого Змея

Мы стояли на пороге большого круглого зала. Прямо перед нами, слева и справа влажно чернели входы в другие коридоры. Стены были сложены из аккуратно состыкованных темно-коричневых блоков. Входы в коридоры украшали подобия колонн, вдоль сводчатого потолка тянулся карниз из затейливо вырезанных камней. Пол покрывали плиты, черные и белые, уложенные замысловатым узором.

Кифа указал на нишу в правой стене, где, очевидно, находилась рукоятка, отодвигающая заслонку. Еще два-три шага, и моя рука нащупала бы эту нишу.

– Видишь камешки?

Я внимательно осмотрел правый край нашего коридора. Да, три ряда камешков, два в верхнем, два во втором и еще один в самом низу.

– Это центральный зал второго уровня, – тихонько произнес Кифа. – Когда-то, при третьем Наставнике, тут располагалось сердце обители. С годами все ушло вниз, глубже под землю. Сегодня вокруг центрального зала находятся классы, где занимаются ученики.

– А дальше? Если пойти дальше по коридорам?

– А вот этого как раз делать не следует. Особенно ученику, у которого еще не открылось другое зрение.

– Это опасно?

– Может быть и так.

– Но отец говорил, что Кумран – самое безопасное место в мире.

Кифа усмехнулся.

– Физически с тобой ничего не случится, это верно. Ни один волос не упадет с головы. Но цвет он может поменять.

– Поменять что? – я перестал понимать, о чем говорит Кифа.

– Цвет они могут поменять, вот что.

– Не понял? Кто поменять?

Кифа обернулся. В полутьме его глаза сверкнули, словно у Шунры.

– Волосы цвет поменять могут. Поседеешь от ужаса, вот что. И хватит вопросов. Иди прямо, во-он в тот коридор. Первая дверь твоя. Понял?

– Понял.

Я снял сандалии и, держа их в руках, обогнув Кифу, пересек зал. Камни пола были скользкими и прохладными. Войдя в коридор, я уже почти машинально поднял руку и ощупал камешки. Два, два и четыре. А обратно нужно попасть в два, два и один. Все понятно, заблудиться невозможно.

Я смело двинулся вперед и спустя семь шагов угодил пальцами в ямки двери. Одно движение – и каменная плита мягко скользнула вбок. На втором уровне двери открывались легче, чем на первом. Или потому, что сделаны позже, а возможно, потому, что за ними лучше следили.

Войдя в комнату, я задвинул дверь на место. Кто-то уже открыл заслонку, и желтоватый свет мягко расплывался посреди небольшого помещения неправильной формы, и тут я впервые ощутил, что все эти комнаты, переходы и коридоры вырубались и выкапывались в твердой земле, иногда не поддающейся лопате и лому.

Одну из стен комнаты образовывала огромная каменная глыба. Видимо, вытащить ее наружу не представлялось возможным, и строители, оставив глыбу в земле, превратили ее в стену. Остальные три стенки покрыты тонкими, обожженными на солнце глиняными плитками. Наверное, прямо за ними скрывалась черная голая земля, а плитки строители положили ради красоты.

Из пола, вдоль стен комнаты, выступали черные прямоугольные камни. Я уселся на один из них. Сидеть было удобно – искусные руки придали камню подходящую форму.

Я сидел и прислушивался. Тишина заполняла комнату, как вода заполняет мех, до самой верхушки. Ее нельзя назвать абсолютной, в глубине угадывались едва уловимые шорохи и всхлипы. Мягкие, как мука, пылинки медленно кружились в столбике света.

Немного сосало под ложечкой, и от этого во рту становилось кисло и сухо. Необъяснимая грусть навалилась мне на плечи. Глаза вдруг защипали непрошеные слезы.

Я вспомнил наш домик в Эфрате, мамины вечерние рассказы, рощицу с золотыми каплями застывшей смолы, бархатистую шерстку на спине Шунры. Все это было еще так близко и уже так далеко.

Я понимал, что прошлое ушло навсегда, но надеялся на будущее, в котором повторятся и мамины рассказы, и отцовские уроки, и даже Шунра.

Я тогда не знал, что в это самое время мать, заливаясь слезами, хоронила отца, но дрожащая паутинка ее рыданий перенеслась через разделяющее нас расстояние и, прикоснувшись к моим глазам, наполнила их соленой влагой.

Что будет со мной? Зачем я здесь, один, без родителей? Смогу ли идти дорогой избранных? То немногое, что успели рассказать мне Кифа и Шали, так далеко от меня, от моих настоящих способностей, умений. Да и что я умею, что знаю? Короткие уроки отца, рассказы матери? Я даже в школе никогда не учился, ведь ессейской рядом никогда не было, а в школу для детей Тьмы меня не пускали.

Экзамены, проверки, испытания… Как я все это выдержу, как сумею преодолеть? А если не выдержу, если меня с позором выгонят из обители, как смогу вернуться домой и смотреть в глаза матери?

Дверь отворилась, и в комнату вкатился старичок с длинной седой бородой. Она почти доходила до его пояса и торчала во все стороны, точно пальмовые ветки. Борода была почти шире туловища.

– Здравствуй, Шуа.

Я немедленно вскочил со своего места.

– Меня зовут Малих, – старичок радостно потер руки, словно предвкушая нечто интересное. – Сейчас мы с тобой начнем учение. Скажу тебе откровенно, когда вчера объявили, кому я буду преподавать, то сон убежал от меня, будто лань от леопарда.

Он снова радостно засмеялся, словно бессонная ночь доставила ему большое удовольствие.

– Ну-ка, ну-ка, покажись.

Малих два раза обошел вокруг меня, внимательно рассматривая. Его кожа была настолько розовой, что просвечивала даже через коричневую ткань хитона.

– Так это и есть тот самый Шуа, из-за которого царь Гордус перерезал сто двадцать шесть мальчиков Эфраты, – повторил он слова Наставника.

Я уже не удивился, это просто-напросто означало, что Малих – Вестник, такой же, как Шали. Вернее, не такой же, а наверняка куда более опытный и продвинутый.

– Зачем вскочил, садись, садись. В ногах правды нет. Верно говорю?

– Верно, – я уселся на камень.

– А в том, на что ты сейчас уселся, ее больше? – Малих хитро прищурился.

Не зная, что ответить, я снова вскочил на ноги.

– Тебя легко сбить с толку. Это потому, что ты не знаешь, где находится толк. Садись, начнем Учение.

Я снова опустился на камень, а Малих начал расхаживать передо мной, произнося слова тусклым размеренным голосом.