Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Почём грамм счастья?
Шрифт:

– Понимаешь, – говорила ей Афанасия, принимая аппарат из рук сестры, – ей не нравились мои подруги. Ну, знаешь, те, с которыми я Библию толкую. Антония всегда считала себя умнее всех. А сама–то больна раком, хотя делает вид, что у неё грыжа. Лучше бы помолилась лишний раз. Так нет! И сама не просит о помощи, и другим запрещает. А ведь я за всех прошу: за себя, за тебя, за Антонию, за детей… И вообще эти чтения для меня, быть может – единственная возможность говорить с богом! Нет, не стану ей звонить! Опять упрекать будет. А я хочу любви. Хочу понимания.

И Афанасия, стала заталкивать телефонный

аппарат в открытый ящик тумбочки. Она всё тыкала аппарат, держа его в негнущихся пальцах, не попадая куда надо, и всё больше от этого свирепея. Из ящика начало что–то сыпаться. Что–то звякнуло о пол и разбилось. Комната наполнилась резким запахом.

– Моё снотворное! – ломающимся голосом закричала Афанасия.

Агни с готовностью бросилась на помощь. Засуетилась над бутылочкой. Но спасти удалось лишь несколько капель зловонной жидкости.

– Как я теперь буду спать? – сокрушалась Афанасия.

– Пошли Фотиса в аптеку. Вот и все дела, – резонно заметила Агни.

– Все дела? Все дела?! – захныкала Афанасия. – Лекарство такое дорогое! Ты думаешь, я – миллионерша?

– Да не расстраивайся ты так из–за пустяков!

– Легко сказать: не расстраивайся, – уже рыдала Афанасия. – А я, может быть, не могу.

Агни задумчиво смотрела на сестру.

– Дай мне рецепт. Я куплю тебе лекарство.

– Предупреждаю, оно дорогое! – всхлипнула Афанасия.

– А я сказала, что куплю!

Афанасия недоверчиво взглянула на сестру. Помолчала для проформы и пробормотала:

– Рецепт в тумбочке, – она уже не плакала, а пыталась вскрыть пачку с печеньем. Но пальцы не слушались её.

«Небось, брезгует мною», – подумала она, глядя в спину сестре. Все, все брезгуют ею: сёстры, зятья, племянники. Невестки не желают жить с нею даже в одном городе. Одна утащила старшего в Париж. А вторая живёт с детьми в Ламии. Приезжает в Афины на считанные часы.

«Ну, как вы, мама? – бросает небрежно в открытую дверь. – Лучше, не правда ли?» И исчезает в огромной и гулкой квартире.

Хорошо, что у неё есть Фотис! Её послушный, верный Фотис. Недаром же она всегда отличала его. Пусть Алексис талантлив, что ей до того?! Когда он смотрел на неё своим дерзким, всезнающим взглядом, она хотела одного: заключить его в монастырь.

С тех пор, как он заболел, Афанасия ни разу его не проведала. Даже говорить о нем ей было трудно. А тот факт, что Алексис знаменит, задевало Афанасию особенно: «Ну почему, почему это не мой Фотис?» И чем больших успехов добивался старший, тем явственнее она выражала привязанность к младшему.

– Нельзя же так! – выговаривал ей в своё время муж. – Ты совершенно откровенна в своей неприязни к Алексису. Мальчик переживает, разве ты не видишь? Если уж ты не в состоянии изменить свои к нему чувства, то, по крайней мере, придержи язык! Нельзя же, в самом деле, говорить детям всё, что тебе приходит в голову!

– О! – глядя на него исподлобья, отвечала Афанасия. – У тебя с твоим сыном никогда не найдётся для меня ласкового слова. За что же вас любить?

– Будь ты другим человеком, я бы объяснил тебе, что любят не «за что», а просто так. Как я люблю тебя и детей. Но тебе этого не понять. Тебе нечем любить.

«Нечем любить!!! Подумать только! –

гневно прошептала Афанасия, утыкаясь носом в подушку. – Разве можно их, таких, любить?! Нехристей. Гордецов». Впрочем, любить уже некого: муж – в могиле, а Алексис – в инвалидной коляске. Зато Фотис – всегда при ней. Свет очей. Её сын. Её бог.

Алексис звонил лишь раз в неделю. Рассказывал о своих успехах. Делился планами. К чему это было Афанасии? Ей нужно было поесть, попить, поспать. А картины…Газеты писали, что полотна Алексиса стоят целое состояние. Она, Афанасия, никогда не дала бы и драхмы за кусок размалёванного холста. Грех–то какой!

Боже! Ну, разве она много хотела? Только человека, который всё время был бы рядом. Которому можно было бы пожаловаться на боли в ногах, на тяжесть в груди. Который подогрел бы еду, подложил бы судно. Взбил подушки. Подал лекарство… Разве её аппетит был неутолим?

Вот и с Эммой она не смогла ужиться. Лезла в её жизнь с ценными советами. Пилила за то, что не посещает церковь. Советовала запретить Алексису рисовать. И Эмма не выдержала. Сбежала и утащила с собой Алексиса. Да! Эмма оказалась порядочной мерзавкой! Это из–за её ненасытности пришлось сдать постояльцам верхний этаж дома.

А ведь квартиранты беспокоят Афанасию. Конечно, второй этаж дома достался Алексису по наследству. Но это же не значит, что надо беспокоить мать. Деньги! Деньги! Всем нужны деньги. Одной лишь Афанасии нужен покой. Расстроенная этими мыслями, она ковыряла ложкой в креме. И поедала одно печённое за другим, перемеживая их горькими вздохами.

Все ушли. Все бросили. Что Афанасии оставалось делать? Приходилось водиться с теми, кто по каким–то причинам не забывал её. Тем более, что она сама была не из тех, которые сами выбирают ниву карьеры или круг знакомств. Она предпочитала, чтобы всё выбиралось бы за неё другими. А она бы тем временем, командовала бы их мыслями и чувствами.

Лёжа на кровати, всей силой своего воображения, она жила чужой жизнью. Вернее тем, чем эта жизнь могла стать, если бы её послушали, вняли её советам, оценили её дар предвидеть. И зачем ей это бренное тело? Ей бы родиться бестелесной, как Святой дух!

И ведь вовсе не случайно попала она когда–то, ещё в ту пору, когда была ученицей в лицее, в круг, толкующий Библию, за что вечно выговаривала ей Антония.

– Если хочешь делать людям добро, то лучше помогала бы папе в магазине, – говорила она Афанасии. – Он убивается, чтобы заработать нам на приданное. Агни ходит к нему по средам и пятницам, я – по понедельникам и четвергам. А ты могла бы посидеть с ним во вторник.

– Но господь не упомянул в своих заповедях никакого магазина, – возражала Афанасия, упрямо поджимая губы, а щёки её загорались багровым румянцем, – Господь велел нам любить ближнего своего!

– Вот и начни с самого близкого! Начни с отца!

Но Афанасия не хотела помогать. Она хотела только рассуждать: о любви к ближнему, о вере, о теоретической помощи. Любила ломать голову над какой–нибудь фразой из Священного писания. Спорить о том, как толковать ту или иную фразу. Мир, реальный мир, был слишком ничтожен для неё. Она могла бы сделать его иным. Но никто, кроме Фотиса, не хотел внимать ей.

Поделиться с друзьями: