Почём грамм счастья?

Её Фотис! Добрый, хороший мальчик! Мог бы стать отличным писателем или журналистом. Но не того хотелось Афанасии. Ей нужно было, чтобы младший стал лучше старшего. И для этого существовал только один путь – сделать Фотиса художником.

Нелогичность задачи Афанасию не смущала. И сколько сил было потрачено, чтобы запретить рисовать первому, столько же употреблено, чтобы второй этому научился. И такая ничтожная деталь, как талант, не могла спутать планов этой диковинной матери.

Она верила в то, что скрупулёзность и работоспособность вполне могут заменить талант. И даже, если бы весь мир собрался под её окном, чтобы осудить её за эту оригинальную мысль, то Афанасия просто рассорилась бы со всем светом.

Она была глубоко убеждена, что в этот мир, она, Афанасия, пришла исключительно для того, чтобы следить за порядком. И если она сама сворачивала с пути порядка, то вовсе не из–за собственных интересов, а из–за интересов Фотиса. Ибо, как не ему, Афанасия пожертвовала своим нежеланием любить?!

А раз, отказавшись от обета, она предалась любви, как пороку. И чем несчастнее, зависимее казался ей Фотис, тем больше любила его Афанасия. Она любила его за то, что он смотрел на неё беспомощно, как в те годы, когда был ребёнком. Она любила в нём себя, всё то, чем она могла бы стать, но не стала. Она любила в нём свои мечты. Она любила в нём свою волю. Она любила его уже не как мать, а как дочь, любовница, жена.

– Ну, вот и все дела! – произносила, между тем, Агни, входя в комнату.

– Купила, что ли? – с подозрением покосилась на сестру Афанасия.

Вместо ответа Агни поставила на тумбочку упаковку с лекарством. Рука её дрожала. Молча, уселась она на край кровати. И взяв руку Афанасии в свою, попыталась заглянуть той в глаза. Но Афанасия отсутствующим взглядом уставилась на этикетку лекарства.

– Я должна сказать тебе …Афанасия!

– А?! – недовольно отозвалась та.

– Тоня умерла, – сказала Агни, и голос её дрогнул.

– От чего? – машинально спросила Афанасия, не отрывая взгляда от этикетки.

– От рака, – мягко напомнила ей Агни. – Ты же сама недавно упомянула её болезнь.

– Да, рак – дело нешуточное!

– Афанасия!!! Брось ты эту упаковку! Я говорю о нашей сестре!

Афанасия послушно отбросила лекарство и взглянула на Агни. Во взгляде её не было боли, а одно только удивление.

– Хочешь сказать, что умерла наша сестра Антония?

Агни кивнула. По щекам её текли слезы. Теперь обе молчали. И только часы отсчитывали чьё–то время. Солнце за окном светило, разливая повсюду свой живительный свет. Но в комнату Афанасии не входил ни один его луч. Казалось, эта комната отказывается принять что–либо извне.

За двадцать лет её болезни дом превратился в своеобразную гробницу. Даже воздух в нём застоялся так, что здесь установилась независимая, присущая только этому дому температура.

– Наша сестра Антония! – повторила Афанасия, и её щёки затряслись в праведном гневе. – Она так и не позвонила мне! Так и не вспомнила меня! Целых три года! Целых три!

В полночь Афанасия вдруг проснулась, как от толчка. Ночь свалилась на неё внезапно всей своей тяжестью. Пульсирующая. Холодная. Злая. Шуршали по асфальту шины. Кто–то был жив. Ездил по улицам. Ходил по тротуару. Влажный шум улиц влился в застоявшийся ум Афанасии и вышел назад тяжёлыми мыслями.

И тогда, вытянувшись в одинокой своей неуютной кровати, Афанасия поняла, наконец, отчего так холодно бывает ей по ночам. Нашла нужное слово. Закрепила его в памяти. Но уже через мгновенье, забыла.

Скудельный сосуд Данаид

Дом по–сиротски ютился на своих двухстах квадратных метрах, сжимаемый со всех сторон многоэтажками. Когда–то, ещё при жизни хозяина, он был выкрашен в охру. Но теперь краска сошла с него кусками, и он казался пегим.

Нестор толкнул хилую калиточку и вошёл в запущенный садик, где росли два мандариновых дерева и три куста жёлтых роз. На крыльце резкий ноябрьский ветер гонял жухлые листья. Дверь Нестору открыла старая служанка.

– А она вас ждала, ждала, да и заснула, – недовольно буркнула она, и, кажется, вовсе не хотела впускать его в дом.

– Ерунда, – беспечно отозвался Нестор, решительно отодвинул её и протиснулся в проём между дверью и служанкой. Он так устал! Боже, как же он устал! С утра он принял десятка два больных. Завтра, наконец, наступит долгожданный конец недели. И Нестор уже предвкушал радость отдыха, когда позвонила Марика, тётушкина помощница по дому, и объявила, что Афанасия хочет его видеть.

Пока он шёл к тётушке на соседнюю улицу, странные, совсем не характерные для него мысли бередили душу. Осенние листья шуршали под ногами. Влажный запах прения врывался в лёгкие, вызывая воспоминания, которые Нестор спрятал в тайники души…

Когда он вошёл в спальню, тётка его зажмурила глаза, делая вид, что спит. Но Нестора невозможно было провести. Скользнув ястребиным взглядом по её дёргающимся ресницам, по руке, сжимающей серебряную фольгу из–под шоколада, Нестор улыбнулся. Сел на стул подле кровати, и накрыв ладонью руку Афанасии, заговорил:

– Ты звала меня, и я пришёл.

Её ресницы дрогнули, но она продолжала делать вид, что спит.

– Ну, выкладывай, что у тебя на уме!

Рука судорожно дёрнулась, пытаясь высвободиться. Зашуршала в пальцах фольга.

– Видно, и в самом деле, спишь, – в голосе его послышалось разочарование. – Что ж, не буду тебя будить! Зайду как–нибудь ещё. Может, на следующей неделе…

Фольга снова зашуршала. Ресницы медленно открылись.

– А–а–а, племянник! – скрипнула притворщица. – Как поживаешь?

– Да я, тётушка, хорошо поживаю. Ты, я вижу, поживаешь ещё лучше. А теперь говори, что тебе нужно. Зачем звала–то меня?

Лицо Афанасии скривилось. Задрожали щёки. Полезли вверх изломанные болезнью брови. Фольга вывалилась из её пальцев и упала на пол.

– Видишь, я умираю, – тут голос её сломался, – и мне нужно обязательно знать, сколько мне ещё осталось?

– Да ладно, ты ещё всех нас переживёшь, – сказал Нестор и автоматически принялся считать её пульс.

Тут почему–то перед его внутренним взором вдруг встала средневековая тропинка Тиноса, по которой они с Артемис обычно поднимались на Чикнью. Артемис! Это удивительное существо! Как он любил её сумбурные, неподдающиеся никакой принятой логике мысли. Каким счастливым он чувствовал себя в те солнечные осенние дни!

Артемис – удивительное, волшебное существо! С ней он забывал, что на свете существует горе и боль. Казалось, эта девушка прогоняет прочь любые невзгоды

Иногда, правда, Нестор даже подумывал, что она больше похожа на инопланетянку. Говорила она как–то особенно. Рассуждала совершенно иначе, чем это делали окружающие. Заглядывала в глаза собеседнику и, как будто, искала там нечто.

– Ну, что, тётушка? – вырывая себя из трепетных объятий прошлого, проговорил Нестор – Пульс у тебя замечательный. Почему бы тебе не выйти в сад?