Почему русским нельзя мечтать? Россия и Запад накануне тотальной войны

Финальную же точку (ну или почти финальную) в эволюции идеи инока Филофея в 1914 году поставил Иван Кириллов. Как полагал Кириллов, именно формула Третьего Рима стала свидетельством пробуждения русского самосознания, и возрожденная славянофилами, этими лучшими людьми образованного русского общества, она коррелировала с русской идеей. Тем не менее тезис Филофея, укрепившись в народном сознании, вызывал отторжение и никоновских, и петровских, и большевистских реформ, оставаясь по сути своей маргинальным.

Но все это будет позднее, а в первой половине XVI века Москве требовалась мощная концептуальная идея – и ее точку сборки отыскали в словах инока Филофея. Она не просто застолбила место в царских головах и покоях, но и укрепилась в народной памяти. Прежде всего, за счет своей мессианской основы. Именно она руководила внешней политикой русских царей, и она же вдохновляла русских мыслителей. Ее интерпретировали большевики, ею оперируют и в нынешних кремлевских пенатах.

Сало на отстающих рельсах

Третий Рим как третий принцип, объединяющий мир, – такова трактовка Соловьева. Но и Достоевский видел глобальную роль России в абсолютном преображении Земли. На мессианских идеях о преображении мира основывались и большевики, отрицавшие всякую религиозность, но, по сути, использовавшие традиционный для русского сознания религиозный идеал преображения всего материального. «Я жажду того, что находится не в этом мире», – как писал Мережковский. Собственно, зависимость сознания от бытия, свойственная русскому философскому представлению, как раз и контрастирует с рационализмом, доминирующим на Западе со времен Декарта. Это крайне важный пункт в перечне противоречий России и Запада.

Например, появление учения Чарльза Дарвина в России невозможно, как невозможно и более позднее представление о том, что человечество достигло своего пика развития и дальше история не имеет смысла (концепция Последнего человека Френсиса Фукуямы). Сама идея эволюции противоречит русскому сознанию. И если принять на веру справедливость утверждения, что литература отражает душу народа, то русская литература в ее классической традиции – это плач о «маленьком человеке», гимн о торжестве правды.

На Западе же, наоборот, долгое время главенствовало – да и частично главенствует до сих пор – представление о том, что Бог создал мир ради сильных, мир, где хищники наделены правом пожирать более слабых. На этот счет есть известный британский памфлет, где высмеивается излишнее сострадание к слабым, к этим глупцам и трусам, не способным жить по канонам успешности. Само выражение «выживает сильнейший» до определенного момента вызывало раздражение у русского человека; русское сознание противилось ему, и возникал ответный вопрос: «А как же слабый?» Константин Победоносцев, обер-прокурор Святейшего синода, бунтовал против такой «жизни для сильных». В ответ он писал, что данное понимание бытия есть глубокая уверенность английского народа в его «лучших» представителях. Другой вопрос: осталось ли это в русском человеке, в россиянине сегодня?

Однако прогресс западной цивилизации во многом и был достигнут за счет других народов и других культур. Что, впрочем, не мешало Западу критиковать остальных, точно таких же. Крепостное право в России отменили в 1861 году, рабство в США – в 1865-м. Последняя же отмена рабства произошла в 1981 году; Мавритания отчаянно держалась за своих рабов.

Отцы-просветители западного общества сами практиковали к данному вопросу, скажем так, двойственный подход. Например, основатель теории гражданского права Джон Локк вкладывал средства в акции Королевской Африканской компании, занимавшейся работорговлей. Так же поступал и французский просветитель Монтескье, заявлявший: «Сахар был бы слишком дорог, если бы не использовался труд рабов. Эти рабы – черные с головы до ног, и у них такой приплюснутый нос, что почти невозможно испытывать к ним жалость. Немыслимо, чтобы Бог, существо исключительно умное, вложил бы душу, тем более добрую душу, в совершенно черное тело». Эта фраза прекрасно иллюстрирует западное представление о кастовом мире, созданном для рабов и хозяев. Или еще одно известное высказывание – пословица американских пуритан: «Из скота добывают сало, из людей – деньги».

В таком подходе нет лицемерия и фарисейства. Ведь изначально история западного мира написана так, что под цивилизацией понимается матрица, выстроенная романо-германцами и англосаксами. Мир замкнут в границах Североатлантического альянса. И когда доктринальный немец, канадец или американец начинает размышлять о «человечестве» и «общечеловеческих ценностях», то говорит он исключительно об этой части земного шара – говорит о себе и о себе подобных, не задумываясь о многообразии мира. У остальных же есть выбор – принять «общечеловеческую культуру» или быть уничтоженным.

Это своего рода интерпретация учения Дарвина – только не для индивидов, а для стран и народов: на самой вершине эволюционной лестницы стоят англосаксы, немцы и, возможно, те, кто захотел на соответствующих условиях примкнуть к ним, а другие находятся в отстающих. Этим в том числе объясняется то, почему Запад не хочет принимать и воспринимать Россию, которая на протяжении едва ли не всей своей истории решала задачу, сформулированную Дмитрием Менделеевым: «Уцелеть и продолжить свой независимый рост». «Независимый» – здесь ключевое слово.

Ален Безансон, специалист по России и СССР, формулирует это предельно ясно: «Ответ на вопрос, принадлежит ли Россия к Европе, зависит от того, считаем ли мы, что она просто “отстала” от Европы, или же признаем, что в данном случае имеем дело с “искажением” Европы… Выбор какой-либо из этих двух точек зрения определяет и самые непосредственные практические выводы; от него зависит выбор политики, которую европейский Запад будет проводить в отношении России». Запад, по сути, зажат между двумя данными точками зрения.

Данную позицию перенесли на русскую почву и российские западники. Например, отец «перестройки» Александр Яковлев полагал, что Россия просто выпала из мировой цивилизации, оставшись в варварском состоянии. «Здесь никогда не было „духа цивилизации“, – писал он. Позднее, в 1996 году, Яковлев аплодировал избранию Ельцина. Лихолетье 1990-х он назвал демократическими преобразованиями, за которые взялись впервые за тысячелетия. Возможно, он действительно так считал, и «дух цивилизации» для него был тождественен духу западного общества. Других духов он, видимо, на дух не переносил.

Собственно, многие западные проводники, заполонившие трибуны после 1991 года, называли Россию страной изначально мерзкой – патологически жестокой и тоталитарной. Все, что делалось в ней, было антигуманно и направлено против человека. И на таком фоне люди, интеллигентно говорившие, что Россия чуть отклонилась от европейского пути, воспринимались как добрые советчики и благодетели. Один за другим выходили материалы, где доказывалось, что с Запада в Россию шли только блага, а вот в ответ совершались одни лишь подлости. Аналогичное по риторике, но прямо противоположное по смыслу мы слышим и сейчас в бесконечных политических ток-шоу.