Почта св. Валентина
Шрифт:
– «Формат мечты».
– Плохо.
– Мммм… «Счастливый билет»?
– Не то. Как лотерея.
– «Лаборатория праздника».
– Бред.
– «Райский ключ»…
– Вы не в форме, Илья.
– Отстаньте. Э-э-э. «Все цвета радости»?
– Длинно.
– «Карнавал»?
– Надо, чтобы была приставка «евро-». – Валентин пытался сладить с манжетом рубашки. – Пипл любит все «евро». Евроремонт, евростиль, евро-то, евро-это… «Евросвидание»? А? Как?
– Евросвидание по-русски.
– А вам, эстетам, подавай какой-нибудь «Вицли-пуцли и сыновья».
– Какие там вицлипуцли? Просто «евро-» – пошлость. Банальность, понимаете? Это все равно что к каждому слову прибавлять «наилучший».
– Ну и что плохого?
– Да то, что если все «евро-», то это уже бред какой-то. «Евробаня»…
– Нормально: сауна.
– «Евроносок»…
– Вот не надо этого! Не надо! Можете предложить что-то – предложите. А мое в говне валять…
– А если в евро-, можно?
Первый рабочий день затягивался, а он даже не написал
– Кофе будете? – Веденцов зло смотрел исподлобья.
– Если не сложно.
В кабинет уже в третий раз вошла Ксения с двумя чашками эспрессо. Лучше бы принесла один раз нормальную чашку. Секретарша глядела на Стемнина с тем доброжелательством, с каким в гостях смотрят на неинтересные фотографии. Отхлебнув душистую кофейную пенку, он вдруг испытал чувство жалости к Веденцову.
Спрашивается, как вчерашний безработный в дешевых сандалиях мог жалеть холеного, богатого, сильного человека, хозяина нескольких заводов, банка, гостиницы, роскошного кабинета и двух секретарш? В том и было дело. Стемнин в своем незавидном положении мог часами ерничать, проявлять остроумие, отказываться от принятия решений. А Валентину нужно было каждую минуту думать о бокситах, вице-премьерах, трениях с районной администрацией, о миноритариях и налогах. О секретаршах и о нем, Стемнине.
– Придумал.
– Что еще? – Валентин глянул на Стемнина с болью.
– «Почта святого Валентина».
Все изменилось – сразу. Секунду или две Веденцов молчал, глядя в окно на муравьиное мельтешение города внизу.
– Если у меня и есть настоящий талант, – с расстановкой произнес он, – то это талант видеть людей. В вас я не ошибся. Не ошибся! Постарайтесь и вы не ошибаться.
Стемнин не нашелся, что сказать. Веденцов распахнул дверь, заставил войти в кабинет обеих секретарш и объявил о новом названии. Потом звонил по телефону и восторженно орал кому-то про «Почту». «Гениально? Надо срочно регистрироваться. Скажи Пинцевичу, пусть заказывает таблички, штампы, всю эту галиматью. Хочу герб. Да, и флаг хочу. Хочу серию эксклюзивной почтовой бумаги и конвертов. Подарочную корпоративку? Надо. Когда? Неделю сроку… Как же вы любите тянуть кота… Сказал бы, да тут Илья Константинович сидит. Вы не знаете? Тот самый, который только что придумал нам название. С таким названием не прославиться грех».
Стемнин вдруг подумал, что уж теперь совсем скоро увидит ее , хотя для подобной мысли не было ни малейшего основания.
Глава шестая «Почта» открывается
1
Рано утром в листве березы под окном велись птичьи речи:
– Че, чувак? Че почем?
– Да ниче, чувиха!
– Че, ваще чик-чик?
– Чушь!
– Ниче не чушь, мичман. Чин-чинарем!
Что такое? Какой еще мичман? Наконец Стемнин решил, что пора проснуться. Будильник должен был зазвенеть только через час.
2
Идеи копились, деньги извергались. Любая скорость казалась Веденцову слишком низкой. Гоня машину, он кричал:
– Мне уже почти сорок, а я еще не начинал! Как дурак, стою в очереди за билетом на последний сеанс жизни. Вместо того, чтобы войти в зал без билета.
Адский зной. Адвокатская контора. Регистрация. Кожаная дверь, холодные кожаные диваны, кожаный галстук менеджера в юридической фирме. Кожа – от черта. Не чертова кожа – любая, превращенная в отделку, в материал. Да что взять с юристов – они все с чертом в сговоре. На улице давила жара, от которой через минуту начинало темнеть в глазах. Зачем таскать с собой Стемнина? Бывшему преподавателю казалось, что он стал новой игрушкой Валентина.
Начались поиски офиса. Искали особняк или этаж в деловом центре. С кондиционерами, парковкой, выделенной линией интернета. В районе Савеловской нашли неплохой вариант – но уж больно несло соусами с первого этажа. На Песчаных соусом не пахло – зато из-под пола доносились глухие удары, визг и как бы кашель: в полуподвале дневала-ночевала секция не то тейквондо, не то карате. На Фрунзенской дорого и модемный интернет, у Киевского – ни клочка парковочной земли, на Таганке вместо кондиционеров вентиляторы. Объявлений было столько, словно вся Москва разом отказывалась от квартир, мастерских, дворцов, цехов и ангаров.
Заменяя слова перекатыванием желваков и чувствуя тяжесть пота на рубашках, они продолжали колесить по городу. Через три дня злобного стояния в пробках к ним присоединился Пинцевич – недавно нанятый коммерческий директор «Почты».
От Пинцевича веяло улыбчивым покоем: он был богат, учтив и не зависел от внешнего мира. Он был рядом – и далек, как облако. На него можно было закричать, наброситься с кулаками – и остаться в дураках: профессиональная доброжелательность и коммерческое обаяние защищали его от любых эксцессов.
Именно благодаря Пинцевичу дело пришло в движение. Этот пухлый, похожий на барсука человек в розовой рубашке с влажными короткими волосами что-то мурлыкал своему массивному телефону почти беспрерывно, вежливо заговаривая зубы десяткам незримых собеседников. И уже во вторник в самой середке обезумевшего от жары и трафика города вычертился адрес
спасительной прохлады и прибежища: Малый Галерный переулок, дом одиннадцать. Малый Галерный прятался за рядами древних лип и строительных кранов на дальних задворках Цветного бульвара, здесь было тихо и пустынно, как на сибирском полустанке.Раз в час переулок лениво и извилисто пересекала шелудивая дворняга. Или хищно семенил пепельный котик, потом движение вновь исчезало, а жара оставалась. Издалека бледно шумело Бульварное кольцо да иногда из какой-нибудь форточки доносились позывные «Маяка», старинные, пустынные, из раннего детства.
В глубине двора, захваченного вишнями и сиренью, прятался двухэтажный особнячок с мансардой, первый этаж которого был каменный, а второй – это в наши-то дни – деревянный. Несмотря на патриархальность, внутри особнячка был сделан ремонт по высшей категории.
Странно было ходить по пустым свежевыкрашенным комнатам, находя на подоконниках или в стенных шкафах одиночные следы канувшей эпохи: пачку журналов «Еда в городе», каталог носков и галстуков, коврик для мыши с изображением Памелы Андерсон, пусть даже не всей. А еще в шкафу в умывальной комнате бежавшая фирма оставила коробку с несколькими кубиками сахара-рафинада.
Валентин Веденцов шествовал по особняку, словно император по завоеванному городу. Его шаги отдавались триумфальным эхом. За ним бесшумно стлался Пинцевич, похожий на туманность с ежедневником.
– Коммерция-бухгалтерия! Посемейней! АйТи! На четыре стола, – тыкал Валентин пальцем в пространство, и казалось, что сразу по его жесту в комнатах зашумит, зашевелится новая жизнь.
Так и случилось. Не прошло и недели с момента тыканья пальцем, – пустой особняк запестрел платьями, запахами, звонками и голосами.3
На колонне у парадного входа засияла новорусским белым золотом табличка: «ПОЧТА СВ. ВАЛЕНТИНА». В верхнем правом углу таблички оттопыривался нахальный купидонишка с почтовой сумкой на отлете.
Интересно было наблюдать, как пустой дом, населенный только стерильным эхом, зарастает всякой всячиной и заселяется семейством разномастных домовых. Каждая комната превращается в оранжереи чудачеств, питомники прихотей и заповедники чертовщины. Через пять дней после переезда на дверях комнат появились таблички (синие буквы по матовому серебру): «Отдел торжеств», «Департамент “Блюз”», «Отдел свиданий», «Департамент “Особый случай”», «Департамент писем», «Коммерческий отдел. Бухгалтерия».
В Коммерческом отделе поднялись комнатные джунгли в горшках, на ручках окон маятниками качались шелковые сердечки, а между папками хохлился пыльный плюшевый зоосад. Здесь пахло сдобой, глянцевыми журналами, карамелью призывных духов. Пинцевич старался заглядывать сюда пореже, вызывая нужную сотрудницу к себе в кабинет.
Помещение Отдела свиданий за две недели стало напоминать то ли театральный карман, то ли логово колдуна. На шкафах торчали грифельно-черные остроконечные шляпы и лошадиный череп, под потолком шевелились красные бумажные фонарики и воздушный змей, а стены понемногу исчезали под баутами, африканскими резными масками, связками гавайских ожерелий и цыганских монист, пластиковыми досками и листами с раскадровкой. Кричащие вещи и молчаливые люди – такова была эта комната. Здесь говорили вполголоса и вздрагивали при звуке телефонного звонка.
В кабинете Валентина поселились спортивные талисманы и фетиши дальних странствий: теннисные мячи, клюшки для гольфа, чучело молот-рыбы и штурвал от затонувшего фрегата. Окно было наполовину завешано парусной холстиной. На стене тикали три пары одинаковых ходиков. Домовой этого кабинета был нелюдимом. Во время совещаний и переговоров он теребил сквозняком парус и разлаживал работу часов: они выбивались из ритма, и Валентину приходилось на время останавливать две пары из трех.
Лучшая комната досталась Стемнину. Она находилась на втором этаже, в самом дальнем углу. Хотя была она крошечной – здесь помещались только письменный стол и пара стульев, да и то впритирку, – в ней оказалось целых два окна. Она подходила бывшему преподавателю, как раковина – моллюску.
Даже в самые пасмурные дни на полу теплели отсветы. Под ногами у порога уютно скрипела паркетная доска, а в серебристой рамке на стене висела старинная гравюра с видом из бухты на Венецию. Иногда Стемнин вставал из-за стола, осторожно подходил поближе и разглядывал кофейную рябь тончайших штрихов: волны залива, Дворец дожей, колокольню Сан-Марко. Крошечные гондолы походили на заколдованных мавров, на черные души, превращенные в бесшумные лодки.
О стекло западного окна терлась листвой барская яблоня, в просветах между листьями зеленели бугристые плоды. Когда принимался дождь, он шумел в оба окна, скакал по светлой жести откосов. Стемнин открывал окно, ловил лицом брызги от листьев, вдыхал искристый холод так жадно, будто набирал воздух на жизнь вперед.4
Новые люди, с которыми только начинаешь работать, всегда кажутся странными. Но люди, день за днем наводнявшие «Почту», остались странными навсегда.
Тимур Чумелин, начальник Департамента «Особый случай». Чумелин служил в военной разведке, репортером в «Красной звезде», затем ушел менеджером в одну загадочную рекламную фирму. Это был мужчина лет пятидесяти, небольшого роста, спортивный, с идеально причесанными седыми волосами. Он немного помаргивал левым глазом и клонил голову к плечу.