Почти библейский исход
Шрифт:
— А они какие-то не такие!
— Какие «не такие»? Трёхногие? С хвостами?
— Сам пощупай!
Поборов брезгливость, пощупал одного из покойников за колено. Ничего не поняв, прощупал голень. Смирился с идиотизмом — на мой взгляд — ситуации, достал ножик и взрезал подол рубахи-гамбии и полотняные штаны под ней.
Фрагмент нижней конечности от колена до голеностопа скорее мог принадлежать какому-нибудь голодающему эфиопчанину или зимбабвийцу — кожа и кости, почти никакого мяса. Херня какая-то… Глистами скорбен был при жизни покойник или взаправду голодняк мучил? Подвергли второго подобной процедуре, для разнообразия распоров рукав рубашки — та же картина, потемневшая кожа, обтянувшая кости.
Вернулись в броневик, рассказали
— Температура сворачивания белка какая? В районе градусов пятидесяти? А для человека собственная выше сорока трёх вроде смертельна! Эти двое перегрелись, мозги и вскипели.
— А сублимировались как?
— Да как изюм! Провялились — и всё. В Штатах пустыня есть, я читала где-то — там человек теряет литр воды в час! Вот они и того — высохли!
Саша вынырнула из раздумий и в приказном порядке выдала ЦУ: всем практикам и теоретикам — благодарность с занесением за исследования, и всё, всем к исходным задачам — Юле бдить, а нам с Тотти — искать тару. Искать, так искать, мы встали и полезли наружу.
Склад порадовал. Прежде всего — отсутствием местных обитателей, и живых, и не совсем. И пяток двухсотлитровых бочек из-под какой-то резко и неприятно пахнувшей химии нашёлся, но это вторично. А главное — штук сто синих пластиковых бочек с крышками, ёмкостью литров по сто пятьдесят.
МВП-Х (маленький внутренний прапор-хохол), ненадолго задумавшись над арифметикой, сперва радостно засуетился, как прикупивший десятипроцентный пакет акций «Газпрома», оттого, что «усё влезет», а потом достал четвертьвёдерную бутыль мутного самогона, стакан и луковицу, маханул стакан и грустно захрустел луковицей со слезами на глазах оттого, что «усё нэ лизэ». Сразу скажу — вот такой у меня прапор, говорит на всех языках, но с акцентом и не всегда понятно. Особенно когда радостен, грустен или подвыпивши.
Глянув на взгрустнувшего Тамира, понял, что его маленький «двоюродный брат» (еврей, живущий в каждом арабе), выдал ему ту же информацию. Переглянулись с ним и, не сговариваясь, пошли на выход. Совещаться с женсоветом.
Да, совещаться! Потому как ни одного супермозга всезнающего ни у нас четверых, ни вообще — нету! Если кто-то что-то знает и уверен — тогда да, а так — лучше посоветоваться. К Саше на коленки у прицела с поучениями никто же не лезет и к Семёну с наставлениями насчёт дизелей — тоже, потому что они знают и умеют, а другие — нет. А вот если сомневалки одолевают, то лишний раз пообщаться — язык не отвалится. Так что прикрыли калитку в склад и поплелись на заседание «малого Совнаркома».
Девы встретили нас, кхм, странно. Обе какие-то вялые, во-первых, и в одних купальниках — во-вторых… И мокрые! Блин, ну понятно — мы-то по холодку гуляем, а они в бронеупаковке сидят. Так что заседание не затянулось. Едем на стоянку, смотрим грузовики-длинномеры, если заводим какой — бросаем наш, закидываем все во свеженайденный и отбываем домой. Нет — грузим в наш тару «сколько влезет» и опять-таки домой.
Планы опять-таки подверглись корректировке — доехав до стоянки, вылезли, и Тотти обратил внимание на тихое пение местного генератора. «Дыра — это нора!», как утверждал Винни-Пух. В смысле, электричество — это свет и наверняка работающий где-нибудь кондиционер! Так что плюнули на машины, поставили дам в известность и пошли искать прохладу.
Первые две двери в двухэтажке слева от въезда на территорию вели в производственный цех, по-видимому: здоровенные колонны, подпирающие крышу, ленты транспортёров, оборудование, мигающее разноцветными огоньками. И температурка в цеху явно ниже уличной! А вот третья дверь, для разнообразия — стеклянная до половины и открывающаяся внутрь, открывала вид на металлическую лестницу на второй этаж и комитет по встрече — четверых соскучившихся по живому мясу мертвяков. Блин, говно мы, а не вояки — неумелые, пугливые и невнимательные. И неэкономные — Тоттин автомат в две очереди выплюнул магазин,
я от него не отстал, более-менее прицельно расстреляв боекомплект дробовика. Знатный итог — груда тухлого мяса, засыпанная стеклянным крошевом, в проёме полуоткрытой двери, и метрах в трёх от «места происшествия» — два перепуганных мужика, один белый, другой серый. Два зассавших гуся, блин! Серый магазин пытается в приёмник воткнуть, а белый, бросив дробовик, пистолетом трясёт… И к этой дискредитировавшей себя напрочь парочке несутся, бухая незавязанными ботинками, две амазонки в купальниках с автоматами наперевес.Пока девушки добежали, Тотти автомат перезарядил, я пистолет убрал и даже успел дробовик поднять. А потом мы, уже багровеющие, не бело-серые, выслушали всё, что могут высказать две женщины проштрафившимся мужчинам об их умственных способностях, поступках и вообще обо всём на свете. А мы стояли, как два похмельных «митька», выдавая только «Дык!» и «Мля!» и ковыряли носками ботинок асфальт. А потом «красочные эпитеты и незатёртые метафоры» кончились. Можно было отправляться на второй этаж — остыть и перевести дух.
Занявшись расчисткой прохода к лестнице — протиснуться-то было можно, но как-то неприятно по телам лезть — я обратил внимание Тотти на какое-то бормотание, несущееся сверху. Тотти прислушался, проорал что-то на языке родных пальм и удвоил усилия.
— Ты чего?
— Там живой.
— Опа! Откуда?
— Не знаю.
Расчистив проход и вытащив тела на улицу, мы пригласили охранявших нас дам внутрь, в прохладу. Тотти шёл первым, периодически что-то крича на арабском и выслушивая ответы. Остановившись, проинформировал, что «нежданчик» нас с нетерпением ждёт, но выйти боится — мертвяки его за пять дней запугали.
Обошли все помещения, кроме двух: из окошка на двери первого на нас глядел нестарый, заросший равномерно — и голова, и лицо — пегой какой-то щетиной темнокожий «нежданчик», который уверил Тотти, что в соседнем кабинете никого нет. Из мертвяков наверху нашёлся только один, да и тот неполноценный какой-то. В помещении типа раздевалки, когда-то чистом, а сейчас напоминающим не слишком давно заброшенную мясобойню, на полу рядом с медицинской сумкой лежало мёртвое тело с мёртвоживой головой. Картинка, достойная пяти «лайков» — разбросанные бинты-шприцы-таблетки, запёкшаяся кровищща и неподвижное тело, лежащее на спине. И «живущая» самостоятельно, отдельно от него голова, щёлкающая челюстью, открывающая-закрывающая рот. Грустных усталых вивисекторов не хватает с фразой «На всё не хватило, оживили что смогли!» Родригес какой-то с Тарантино напополам. Неприятно-веселящая картина.
После того как Тотти ударом ноги привёл голову в соответствие телу, мы отправились знакомиться с найдёнышем.
После недолгого диалога Тотти и «найдёныша» тот скрылся из вида, зато из соседнего с его узилищем помещения донёсся скрежет и грохот. «Баррикаду разбирает?» — спросила Юля. Ответа не дождалась — ручка двери соседней комнаты пошла вниз, и дверь открылась.
«Найдёныша» как-то сразу стало очень много. Непрерывно что-то бормоча по-своему, он жал нам руки, кланялся, обнимал Тотти и меня, улыбался и опять жал руки. При этом благоухал он несвежим потом, нечистотами немного и совсем слегка — мертвяками. Суету эту оборвала Саша, вскинув автомат.
— Тамир! Переведи ему, чтобы встал у стены и развёл руки, а то выстрелю! Пётр! Осмотри! Юля — следи за лестницей!
— Саш! Не перебарщиваешь?
— Осторожных живых — больше, чем неосторожных! Ну!
Следов укусов на арабе не нашлось, зато из всхлипываний выяснилось, почему мертвяками от него попахивало — он одного в плен взял! Оставив Сашу с Юлей сторожить лестницу и найдёныша, мы с Тамиром вломились в кабинет местной «шишки». В стене, отделяющей кабинет от соседней «кладовки» зиял неаккуратный пролом. Зайдя в него, мы обнаружили за дальним от пролома стеллажом бак с крышкой — самопальный сральник, и эдакую «гусеничку» — слабо шевелящееся тело, замотанное в плёнку и скотч.