Почтовая открытка

— Так празднуют Рождество у вас в Париже? — восклицает мадам Шабо, видя, что Мириам унеслась мыслями куда-то далеко.

— Что вы, вовсе нет! — отвечает Мириам с улыбкой.

— Ая приготовила вам подарок! — говорит мадам Шабо в конце ужина.

Она приносит апельсин. И у Мириам сжимается сердце при виде знакомой тонкой бумаги, в которую заворачивали плоды женщины Мигдаля. Она вспоминает горечь кожуры, надолго остающуюся под ногтями. Она вспоминает день, когда мать объявила, что вся их семья будет жить в Париже. И каждое слово звенело как обещание. Париж, Эйфелева башня, Франция.

— Эфраим, Эмма, Жак и Ноэми. Где вы? — спрашивает она по дороге домой, как будто ночная тишина способна ответить.

Глава 11

Переход испанской границы через Пиренеи — это четыре-пять дней пути. Он стоит не менее тысячи франков, но цена может достигать и шестидесяти тысяч. Некоторые проводники берут деньги вперед, а потом не приходят на условленную встречу. Были случаи, когда нелегальных эмигрантов убивали в дороге. Но есть и мужественные, великодушные люди, им можно сказать: «У меня сейчас нет денег, но потом обязательно заплачу». А они ответят: «Ладно, не оставлять же вас немцам».

Жанин знает все эти истории. Проводник, которого ей порекомендовали, — опытный альпинист, он знает свое дело — идет как минимум в тридцатый раз.

Увидев приближающуюся молодую женщину, он беспокоится. Мало того что ростом не выше ребенка, так еще и одета-обута совсем не для похода по горам.

— Лучше не нашлось, — говорит Жанин.

— Пеняйте на себя, — отвечает проводник.

— Изначально я планировала ехать через Страну Басков.

— Так было бы лучше. Переправа надежней.

— Но после оккупации южной зоны там стало небезопасно.

— Да, я слышал.

— Поэтому мне посоветовали идти через массив Мон-Валье. Вроде бы немецкие солдаты туда не суются — слишком опасное место.

Проводник смотрит на Жанин и сухо приказывает:

— Приберегите силы для ходьбы.

Жанин не болтушка, просто ей нужно словами заговорить свой страх. Она знает, что некоторые, до нее, обрели на этом пути не свободу, а смерть. И она делает шаг за шагом, смотрит в сторону границы и старается не думать о страхе высоты.

Она бредет по снегу, карабкается по снежным уступам. Проводник отмечает, что его спутница крепче, чем кажется на первый взгляд. Вместе они переходят скованные льдом реки.

— А если нога подвернется? — спрашивает Жанин.

— Не буду врать, — отвечает проводник. — Получите пулю в лоб — все лучше, чем смерть от холода.

Жанин поднимает глаза: Испания совсем близко, кажется, протяни руку — и дотронешься до гребней, где в ночи мигают огни. Но чем дольше она идет, тем дальше они кажутся. Она знает, что нельзя падать духом. Она вспоминает философа Вальтера Беньямина, который покончил с собой, едва перейдя границу, потому что решил, что испанцы вернут его обратно. «В безвыходной ситуации, — писал он в своем последнем письме на французском языке, — у меня один выход: покончить со всем этим». А ведь не утрать он надежду, выбрался бы на свободу.

Через три дня проводник машет перчаткой вдаль и говорит Жанин:

— Держитесь этого направления, я дальше не пойду.

— Как это? — спрашивает она. — Вы не доведете меня до места?

— Проводники не переходят границу. Вы доберетесь одна, просто идите все время прямо, пока не увидите часовню, где принимают беглецов. Удачи! — бросает он и поворачивается к ней спиной.

Жанин вспоминает, как однажды в детстве мать сказала ей то, что она запомнила навсегда. Габриэль перечислила дочери все варианты смерти.

Сгореть,

отравиться,

заколоть себя,

утопиться,

повеситься.

— Если придется выбирать смерть, дочь моя, выбирай холод. Замерзнуть совсем не страшно. Ничего не почувствуешь, просто уснешь.

Глава 12

Мириам просыпается среди ночи: кто-то стучит в окно кухни дома повешенного. Это наверняка Висенте. Она сует босые ноги в большие холодные шлепанцы, набрасывает кофту поверх ночной рубашки. Но силуэт, едва видимый в темноте, не похож на мужа. Это человек крупный, широкоплечий, и в руках у него велосипед.

— Я к вам от месье Пикабиа, — говорит он с местным акцентом.

Мириам открывает дверь и впускает его, ищет спички, чтобы зажечь свечу, но Жан Сидуан жестом останавливает ее: лучше остаться в темноте. Он снимает шляпу и, стоя с непокрытой головой, говорит:

— Ваш муж арестован, он в Дижонской тюрьме. Он послал меня за вами. Надо выехать первым поездом. Быстро собирайтесь.

Мириам унаследовала от матери способность принимать решения быстро и хладнокровно. Она мысленно диктует себе, что надо сделать до отъезда: погасить угли, спрятать все съестное, прибрать в доме, оставить записку мадам Шабо.

— Нам предстоит ехать сначала на поезде с пересадкой, а потом на автобусе, — говорит Жан. — В Дижоне будем незадолго до полуночи.

На рассвете они молча добираются до станции Сеньон железнодорожной линии Кавайон — Апт. На пустынной платформе Жан протягивает Мириам удостоверение личности:

— Вы моя жена.

«Я не такая красивая>, — думает Мириам, заглядывая в поддельные документы.

Путешествие длится долго. Автобусы, местные поезда, каждую минуту грозит опасность. Холодно, Мириам плохо одета. В Монтелимаре Жан снимает с себя толстую шерстяную фуфайку и накидывает ей на плечи.

В Балансе молодожены ждут, затаив дыхание, пока приближаются немецкие мундиры для проверки документов. Протягивают фальшивые документы. Жана восхищает невозмутимость спутницы, не теряющей духа перед лицом врага.

В последнем поезде, который везет их в Дижон, они остаются в вагоне одни, и Мириам чувствует, что опасность миновала. Она любит ночные поезда, когда соседи спят, а в воздухе разлит приглушенный покой — мозг отдыхает, не нужно ничего решать.

Они знают, что это запрещено, что им нельзя рассказывать друг другу о себе, что в такое время нужно держать язык за зубами. Но темнота, окутавшая все вокруг, и вязкая тишина вагона толкают Жана и Мириам излить душу.

— В первый раз я ехала на поезде, — заговаривает Мириам, прерывая молчание, — который шел через всю Польшу в Румынию. Там была толстая проводница, которая распоряжалась самоваром, я боялась ее до смерти. Как сейчас помню ее лицо…

— Зачем вам надо было в Румынию?

— Чтобы сесть на корабль. Плыть в Палестину, где мы с родителями прожили несколько лет.

— Выходит, вы полячка?

— Нет! Моя мать родом из Польши, но я родилась в Москве, в России, — говорит Мириам, глядя в окно на деревья, чернильными пятнами плывущие мимо. — А вы?