Под пологом пьяного леса

Другой страстью гуира, доходившей до исступления, была любовь к солнечным ваннам. Малейший луч света, попадавший к ним в клетку, приводил их в крайнее возбуждение. Издавая радостные трели, птицы рассаживались по жердочкам и готовились греться на солнце – готовились со всей серьезностью, как к очень важному делу. Прежде всего нужно было принять надлежащую позу. Надо было устроиться поудобнее и так расположиться на жердочке, чтобы удержаться на ней даже в том случае, если расслабится хватка. Затем они взъерошивали и энергично встряхивали перья, словно старую пыльную тряпку. После этого гуира распускали перья на груди и на огузке, свешивали вниз длинные хвосты, закрывали глаза и постепенно оседали на жердочке, пока не упирались в нее грудью, так что грудное оперение свешивалось с одной стороны, а хвост с другой. Наконец птицы медленно и осторожно расслабляли хватку лап и застывали, еле заметно покачиваясь из стороны в сторону. Принимая таким образом солнечные ванны, с перьями, встопорщенными под самыми неожиданными углами, они казались только что вылупившимися из яйца птенцами, и можно было даже подумать, что их сильно побила моль. Но, несмотря на все свои странные манеры, гуира были очаровательными птицами, и если мы хотя бы на полчаса оставляли их, они встречали нас такими восторженными приветственными криками, что невозможно было не проникнуться к ним самой глубокой симпатией.

Первые две кукушки гуира, которых мы приобрели в Лос Инглесес, стали нашими постоянными любимицами, и Джеки страшно их баловала. По окончании путешествия мы передали их в Лондонский зоопарк и затем смогли навестить их лишь через два месяца. Решив, что за это время глупые птицы совершенно забыли нас, мы приближались к их клетке в птичьем павильоне несколько опечаленные. Был субботний день, и около клетки с гуира толпилось много посетителей. Но не успели мы присоединиться к ним, как кукушки, чистившие перья, уставились на нас блестящими, сумасшедшими глазами, удивленно задрали хохолки и с громкими радостными криками подлетели к сетке. Гладя им шейки, которые вытягивались, словно резиновые, мы думали о том, что, вероятно, гуира не такие уж глупые, как мы полагали.

Глава вторая ЭГБЕРТ И СТРАШНЫЕ БЛИЗНЕЦЫ

Одной из самых распространенных птиц вокруг Лос Инглесес были большие крикуны. В радиусе мили от поместья можно было увидеть десять–двенадцать пар этих представительных птиц, шагающих бок о бок по траве или кружащих в вышине на широких крыльях, оглашая воздух мелодичными, звонкими криками. Мне требовалось восемь таких птиц, но как их поймать – было для меня загадкой, так как они были не только самыми распространенными, но и самыми осторожными птицами в пампе. Привычка пастись, как гуси, крупными стаями и полностью опустошать в зимние месяцы огромные поля люцерны навлекла на крикунов ненависть аргентинских фермеров, беспощадно уничтожающих этих птиц при любой возможности. В то время как большинство обитающих в пампе птиц подпускают к себе людей на довольно близкое расстояние, к крикунам в лучшем случае можно подобраться не ближе чем на полтораста ярдов. Мы знали, что вокруг было полно их гнезд, но все они были отлично замаскированы; и хотя каждый раз, когда родители начинали с громкими криками летать у нас над головой, мы чувствовали, что гнездо находится где-то рядом, нам так и не удавалось обнаружить его.

Однажды вечером мы ставили сети для поимки уток на небольшом озере, берега которого густо заросли тростником. Закрепив свой конец сети, я выбрался из солоноватой воды и побрел по зарослям. В одном месте я увидел маленькое гнездо, похожее на гнездо камышовой американской славки, искусно подвешенное между двумя листьями. Оно оказалось пустым, но мое внимание неожиданно привлек комок серой глины, который как будто подмигнул мне. Я решил, что это мне почудилось, как вдруг серый комочек снова мигнул. Внимательно всмотревшись, я понял, что передо мной не комок глины, а почти взрослый птенец крикуна. Он притаился в тростнике, словно окаменев, и только моргание его темных глаз позволяло обнаружить его. Я медленно подошел и присел рядом. Птенец не шелохнулся. Я осторожно погладил его по голове, но он словно не замечал моего присутствия и сидел совершенно спокойно. Тогда я поднял птенца и, сунув его под мышку, как курицу, пошел к автомобилю. Птенец не оказывал ни малейшего сопротивления и не проявлял никаких признаков страха. Когда я уже подходил к машине, два взрослых крикуна пролетели у нас над головой и разразились тревожными криками. Услышав их, птенец захлопал крыльями и из спокойного, послушного существа мгновенно превратился в обезумевшего звереныша. С большим трудом мне удалось удержать его и спрятать в коробку.

Дома нас встретил Джон, брат "Сони", и осведомился о наших успехах. Я с гордостью показал ему пойманного птенца.

– А, одна из этих проклятых птиц,– с отвращением сказал он.– Вот не знал, что они вас интересуют.

– Еще бы не интересуют! – возмущенно ответил я.– Это один из самых привлекательных экспонатов в зоопарках.

– Сколько вам их нужно?

– Восемь штук, но судя по тому, с каким трудом мне удалось добыть этого птенца, вряд ли я смогу набрать столько,– мрачно ответил я.

– О, не беспокойтесь, я поймаю вам восемь штук,– небрежно сказал Джон.– Когда они вам нужны? Завтра?

– Я не хочу особенно жадничать,– язвительно ответил я.– Меня вполне устроит, если вы принесете четырех завтра, а остальных послезавтра.

– Хорошо,– коротко ответил Джон и отошел.

Подумав, что Джон обладает довольно странным чувством юмора, если позволяет себе шутить над тем, что так дорого для меня, я тут же позабыл об этом разговоре. На следующее утро я увидел, как Джон садится на коня. Его ожидал уже готовый к отъезду пеон, тоже верхом на лошади.

– Привет, Джерри!–крикнул Джон, сдерживая нетерпеливо перебиравшего ногами коня.– Вы просили восемь или двенадцать?

– Чего?

– Chajas, разумеется,– удивленно ответил Джон.

Я с ненавистью посмотрел на него.

– На сегодня хватит восьми, а завтра еще с дюжину.

– Хорошо,– ответил Джон, повернул коня и ускакал.

Около полудня я мастерил клетку в маленькой хижине, отведенной для животных. Я загубил три планки, дважды угодил молотком по руке и чуть не отхватил пилой кончик большого пальца. Понятно, настроение у меня оставляло желать лучшего, да к тому же Джеки и Ян давно бросили меня на произвол судьбы. Я предпринял новую яростную атаку на клетку, когда послышался конский топот и меня окликнул жизнерадостный голос Джона.

– Алло, Джерри, забери своих chajas.

Это переполнило чашу моего терпения. С видом убийцы сжав в руке молоток, я выскочил из хижины, собираясь недвусмысленно объяснить Джону, что мне сейчас не до шуток. Прислонившись к потному боку коня, Джон с улыбкой смотрел на меня. Но я сразу растерял весь свой пыл, когда увидел у его ног два больших мешка, которые подрагивали, вздувались, шевелились. Пеон тоже спешился и опустил на землю пару таких же мешков, тяжелых с виду и издававших какие-то шелестящие звуки.

– Вы это серьезно? – робко спросил я.– Там у вас действительно крикуны?

– Ну да,– удивленно сказал Джон.– А вы что думали?

– Я думал, вы просто шутили. Сколько же вы поймали?

– Восемь, как вы и просили.

– Восемь? – хрипло выдавил я из себя.

– Да, только восемь. К сожалению, дюжину мы сегодня не набрали, но я постараюсь завтра добыть для вас еще восемь.

– Нет, нет, не нужно... Надо сперва разместить этих.

– Но ведь вы сказали...– удивленно начал Джон.

– Забудьте о том, что я сказал,– поспешно перебил я его,– и не ловите их больше, пока я вас не попрошу.

– Ну что ж, вам виднее,– весело сказал он.– Да, кстати: в одном мешке есть совсем маленький птенец. Его больше некуда было посадить. Надеюсь, с ним ничего не случилось, но лучше посмотреть его поскорее.

Убедившись, что чудеса возможны и в наше время, я с трудом втащил в хижину тяжелые колыхавшиеся мешки, а потом побежал за Джеки и Яном, чтобы сообщить им радостную новость и попросить их помочь устроить птиц. Когда мы вытащили крикунов из мешков, у них был взъерошенный, негодующий вид; большинство их было примерно того же возраста, что и пойманный мною накануне птенец. На дне последнего мешка мы обнаружили малютку, о котором говорил Джон. Это был самый трогательный, самый забавный и самый очаровательный птенец, которого я когда-либо видел.

Ему вряд ли было больше недели от роду. Тело его было совершенно круглым, величиной не больше кокосового ореха. На длинной шее сидела высокая, куполообразная голова с крошечным клювом и парой приветливых коричневых глаз. Серовато-розовые ноги были непомерно большими по сравнению с размерами тела и, казалось, совершенно не повиновались ему. Из верхней части туловища росли два маленьких, дряблых кусочка кожи, похожие на два пальца изношенных кожаных перчаток; они были приставлены к телу словно случайно и исполняли роль крыльев. Одет он был в нечто вроде ярко-желтого костюма из свалявшегося неочищенного хлопка. Птенчик выкатился из мешка, упал на спину, с трудом поднялся на свои огромные плоские лапы и, слегка приподняв забавные крылья, с любопытством уставился на нас. Затем он открыл клюв и застенчиво произнес: "Уип". Это привело нас в такой восторг, что мы забыли ответить на его приветствие. Он медленно и осторожно приподнял одну ногу, вытянул ее вперед и поставил на землю, а затем проделал то же самое с другой ногой. Он смотрел на нас с сияющим видом, явно гордясь тем, что успешно выполнил такой сложный маневр. Немного отдохнув, он снова произнес "уип" и вознамерился повторить все сначала, очевидно желая доказать нам, что его успех не был случайным. Но вот беда: сделав первый шаг, он по недосмотру поставил левую лапу на пальцы правой. Результат оказался катастрофическим. Птенец сделал несколько отчаянных попыток вытащить одну ногу из-под другой, с трудом удерживая равновесие, затем невероятным усилием оторвал обе ноги от земли и упал вниз головой. Услышав наш хохот, он посмотрел на нас снизу вверх и, теперь уже с явным неодобрением, повторил знакомое "уип".