Под сенью Дария Ахеменида

– Спасибо за новость!
– сказал я.

Сотник Томлин увидел в моих словах что-то свое.

– Да ты… Борис!
– вскипел он.

Ушлый мой вестовой Семенов рыбкой метнулся к Локаю. Ему, нижнему чину, при сем гегенфорстозе, то есть встречном бое, находиться было не положено. Сотник Томлин не договорил, поджал губы, скрутив мягкий свой ус в круассан, и коротко фыркнул - коротко, будто только выдохнул. Я постарался его не заметить.

– Очень много дел, Севостьянович. Хочешь, поедем со мной. Вестовой Семенов приведет Локая. Правда, очень много дел!
– сказал я.

– Ладно, ваше высокоблагородие. Бери вестового. Локайку я сам приведу, - едва себя сдержал сотник Томлин.

Я тоже - и тоже едва - сдержал себя. Я позвал вестового Семенова и сел в авто. Успокоившись, я вспомнил про седобородую козу и спросил вестового Семенова, где она.

– Григорий Севостьянович ее при каком-то лазарете оставили, сказали, чтобы смотрели ее, как стратегическую девку!
– сказал вестовой Семенов.

– Какую девку?
– спросил я.

– Стратегическую, Борис Алексеевич. Ну, значит, которая в невестином ранге. Так Григорий Севостьянович говорит!
– сказал вестовой Семенов.

Через час Бехистун встретил нас своими чертями. Не смотреть на них было невозможо. Они заставляли смотреть на себя. Шофер Кравцов еще раз попросил рассказать о Бехистуне. Его настойчивость мне не понравилась. Он походил на тех людей - адъютантов, ординарцев, половых, - кто приближен. Я таких людей не терпел. То есть сами по себе они были для меня людьми. Но если они вот так себя вели, я не терпел.

– Что они обозначают, ваше высокоблагородие?
– спросил он.

– Да чтобы никто более в их царство не лез!
– сказал я.

– Понял, ваше высокоблагородие!
– тотчас отозвался шофер Кравцов.
– Понял. Держалась кобыла за оглоблю, да упала!

Глава 10

День я мотался по округе, искал наивыгоднейшего расположения артиллерии. И уж коли довелось осматривать округу, я прибавлю к истории возникновения барельефа и самого понятия Бехистун, ставшего известным всему миру, свое краткое описание.

Сам барельеф расположен по высоте саженях в десяти от подножия скалы. На нем изображены, конечно, сам царь Дарий, по словам казака-уманца, сатана. Он действительно громаден против всех остальных фигур, изображающих покоренные Дарием народы. Примечательна скала еще и тем, что чуть в стороне от барельефа, там, где скала становится красной, высоко над землей высечена галерея с остатком колонн и головы сфинкса, разрушенного временем так, что бесстрастное выражение лица его сложилось в насмешливое и даже презрительное. У подножия скалы под галереей лежит куча каменных развалин - остаток старинного храма. Все внушительно, и все величественно. Все заставляет остановиться и посмотреть, посмотреть и увидеть, увидеть каждому, и увидеть свое, открыть внутренний взор. Невдалеке от скалы в противовес прошлому вросла в землю и навоз нынешняя персидская деревушка Бехистунграм из пары десятков саклей и караван-сарая. От скалы во все стороны открывался хороший вид - раздолье для артиллерийской позиции с тем только изъяном, что сама скала служила хорошим ориентиром для неприятеля. Потому-то я лазал по окрестностям и искал возможности наивыгоднейшего расположения моих полутора батарей во сохранение стволов, снабженных самым ограниченным боезапасом, от разноса.

Я устал так, что вечером, ужиная у старого прапорщика, начальника этапного пункта, уснул прямо за столом, извинился и ушел спать в авто. Едва я коснулся сиденья, вынутого шофером Кравцовым на землю, меня разбудили - у старого прапорщика складывалась компания, и ей донельзя восхотелось позвать меня. Компания меня встретила поздравительным гулом, в котором только и можно было разобрать, что новому подполковнику “ура”! что он, новый подполковник, все еще в капитанских погонах. Старый прапорщик вытащил коньяк, консервы, всякую иную снедь, существование которой мной прочно забылось. Только приняли по первой, как объявились дамы - графинечка с товарками, тремя сестрами милосердия и с Валерией, разумеется. Опять все принялись радоваться и поздравлять меня. Все смотрели на меня с обожанием, будто я только что отказался стрелять по возмутившимся аджарским селениям. Графинечка мне велела сесть рядом с ней. Все закричали и захлопали в ладоши:

– Ах, какая пара! Подполковник, графинечка, поздравляем!

Валерия тоже хлопала и улыбалась, но не кричала.

– Графинечка, вы рискуете!
– в общем настроении сказал я.

– Чем же, Борис Алексеевич?
– любовно, но с игрой посмотрела графинечка.

– Тем, что останетесь старой девой!
– сказал я.

– Почему же?
– по-прежнему любовно, но с игрой насупила она брови.

– Я буду стреляться с каждым мужчиной, кто посмотрит на вас!
– сказал я.

– Какая прелесть!
– вскричала графинечка.
– Внимание, господа! Вы слышали? Какая прелесть! Только что подполковник Норин сделал мне предложение!

– Бог с вами!
– закричал я.

Мне так пришлось в общем гвалте вскричать несколько раз. Наконец меня услышали, и неожиданно вскочил офицер-драгун:

– Подполковник Дыдымов!
– представился он и зло сверкнул на меня: - Подполковник Дыдымов, и я вас вызываю!

Из всех я увидел только Валерию. Я увидел, как она помертвела.

– И за что?
– спросил я по-ребячьи.

– За оскорбление чести графини, если вы сами не понимаете!
– зло сказал подполковник Дыдымов.

Я оглянулся к графинечке. Она распахнула навстречу глаза. Я увидел, что они зеленые. “Не очень крепкое здоровье”, - говорила моя нянюшка про зеленоглазых, порой замечая зелень и в цвете моих глаз.

– Нет, Дыдымов!
– вскричала графинечка.
– Нет и нет! Вы несете вздор. Идет война! И я не позволю! Что за оскорбление вы нафантазировали! Подполковник Норин мой давнишний друг!

О давнишней дружбе графинечка сама смело нафантазировала. Мы и знакомыми-то были едва-едва. И мне ее слова стали неприятны.

– Ваши условия!
– сказал я подполковнику Дыдымову.

– Сейчас же!
– ответил он.

– Прекрасно!
– подхватил я.

На нас накинулись. Графинечка горячо схватила меня.

– Не принимайте!
– горячо зашептала она.
– Подполковник пьян и несет вздор!

– Оставьте!
– тоже зашептал я.

– Он обвинил нашего офицера! Он бросил тень на наш полк!
– прибавил моих грехов подполковник Дыдымов.

– Душечка Дыдымов! Явно вы что-то истолковали не так!
– горячо стала ему говорить графинечка.

– Господа! Я никудышно ниже вас всех по чину! Но я гораздо старше вас годами!
– то ли наконец вник в суть дела, то ли счел необходимым вмешаться старый прапорщик.
– Война, господа! У каждого из нас присяга государю императору и Отечеству! Государь-император так нуждается в таких солдатах, как вы! Протяните друг другу руки!

– Война же, война! Каждую секунду могут убить! Можно схватить тиф или что там! Вот уже завтра! Да что завтра! Вот сейчас налетят - и с концом!
– враз заговорили все.

– Моя честь ничуть не затронута! Я польщена словами подполковника Норина!
– говорила графинечка.

– Подполковник, объяснитесь!
– спросил старый прапорщик.
– Почему вы требуете удовлетворения за оскорбление чести полка только сейчас, а не прежде? Сейчас подполковник Норин ничего порочного не сказал!

Подполковник Дыдымов как бы захлебнулся.

– Да, подполковник!
– стали говорить все.
– Да, почему сейчас, а не часом раньше, когда вы с подполковником Нориным увиделись?
– Всем стало очевидно, что в нападке подполковника Дыдымова было что-то иное.