Под сенью наших берёз

* * *

Мама, как и прежде, почти все время работала с раннего утра до позднего вечера, денег не хватало. Старшие дети-подростки присматривали за младшими, и все бы ничего, но Толя стал пропадать куда-то вечерами, приходил домой ближе к маминому возвращению, а потом и вовсе позже нее.

Все чаще Кира чувствовала от него запах табака и не только, от него пахло как от всех мужиков на их деревянной улице – в частном секторе. Все курили, да и пили тоже. Частный сектор – потому что все дома были частной собственностью живущих в них людей. И только дом, где жила семья Киры, не принадлежал ей. Квартиру в нем получила мама от завода после смерти отца, вернувшись из Сибири, куда они уезжали всей семьей на целину на заработки.

Дом был бревенчатый, серый, шероховатый от времени, с широкими трещинами в бревнах, с почерневшими следами срезанных сучков, со множеством окон. Он напоминал Кире старого, огромного слона, поджавшего под себя неуклюжие передние ноги, кожа которого была испещрена глубокими темными морщинами, складками. Она видела такого в приезжем зоопарке. Дом был разделен на три небольшие квартиры, в каждую из которых имелся отдельный вход. Одним из трех окон фасада было окно семьи Киры, остальные три располагались с левой стороны дома, они выглядывали в просторный двор, усаженный вдоль забора вишнями и молодыми яблоньками. Из окон был виден соседский дом с огромным огородом. Два других окна фасада принадлежали семье из двух человек: матери и сыну. На улице мать прозвали Синяя Птица потому, что не просыхала от попоек вообще, то есть абсолютно. Утром опохмелялась, шла на работу мести дворы около пятиэтажек, возвращалась с бутылкой и снова с удовольствием употребляла. То и дело хилая стена, разделяющая их жилье и жилплощадь Кириной семьи, содрогалась от глухих ударов. Вероятно, Птицу от потери координации кидало на стенки со всего маха, и вот эти наскоки сопровождались глухими ударами, как если бы кто-то сбрасывал с плеч на пол мешки с картошкой то там, то тут. Потом она падала с ног последний раз, борьба с собственным телом затихала. Забывалась мертвецки пьяным сном. Наступала долгожданная тишина. Ненадолго. К вечеру возвращался сынок Аркашка. Он не отставал от матери: придя из армии, наверстывал упущенное безалкогольное время. Ужинали все громче и громче со звоном стаканов, потом все переходило в крик, битье посуды, визг и апофеозный ор: «Убивают, помогите!». Сотрясающая все пространство вокруг пронзительная «сирена» поначалу была как бы сигналом для соседей: бежать на помощь, разнимать дерущихся родственников, спасать. Подумать только, – сын гонял мать, избивал ее до синяков, до полусмерти. Она то и дело ходила с сизыми фингалами, разметанными по всему лицу, рукам, ногам, что добавляло еще больше синевы к ее прозвищу. По первому времени, когда они только поселились в этом муравейнике, мама Киры, как и люди из соседних домов, прибегала, встревала, прекращала дальнейшее избиение Синей Птицы. Они увещевали, стыдили Аркашку, но таких воспитательных этюдов хватало ненадолго. Глядишь, через пару дней худющая, длинноногая и длиннорукая Птица опять с криком выпархивала из пьяного гнезда, неслась по двору, металась в разные стороны, размахивая руками точь-в-точь как удирающая от преследователей курица. Куриноподобная беготня с растопыренными крыльями закрепила за ней меткое прозвище. Следом, спотыкаясь на поворотах, мчался рыжий, лохматый, с тонкими пучками тусклых волос и редкой щетиной на костлявом лице дохлый мужичонка неопределенного возраста. Ни в какую не верилось, что ему всего слегка за двадцать. Милицию вызывать бесполезно: Птица то сдавала сынка в руки правосудия, то бежала утром в участок писать заявление об отсутствии любых претензий к чаду. Его отпускали, на обратном пути они прихватывали с собой «мировую» бутылешку, и до вечера устанавливалось перемирие, но после все шло своим чередом. Отточенный годами алгоритм был нерушим. Если честно, жизнь округи они отравляли очень сильно. Примирения случались не часто, и то разве что после угроз кого-то из соседских мужчин, кто был покрепче телосложением. Потом народ попривык к их повадкам и спустя какое-то время совсем перестал обращать внимание на семейные передряги, воспринимая их как что-то неизбежное: дождь, снег, ветер.

В задней части дома жили Петровы: Леонид, Валентина и две их дочки. Леонид попивал, но в основном тихо и раза три в неделю, спасибо, не каждый день. Были исключения, когда он тоже срывался в скандал, орал, поднимал руку на жену. Но эти происшествия не имели регулярного характера, заканчивались быстро и не принимали масштабов уличного значения, они были ничто по сравнению с развлечениями Синей Птицы и ее отпрыска.

* * *

Пьянство, домашнее насилие не было уделом одной взятой улицы в частном секторе, это была всеобъемлющая проблема микрорайона, города, всей страны. Чем захолустнее место, тем крепче пили и громче скандалили, больше распускали руки.

Не стал исключением и Ромкин отец. Дядя Иван, хоть и был мужчиной красивым, видным и рукастым, и семья их считалась одной из самых зажиточных в округе, и работал он изнурительно и много, тоже любил водочку. И разборки с женой после выпитого иногда устраивал. Дома он появлялся не часто, работал в бригаде шабашников-калымщиков. Строили на заказ дома в районах, коровники и свинарники в колхозах вокруг города. Сделали – сразу получили деньги на руки. Доход не шел ни в какое сравнение с заработками заводских рабочих, инженеров, учителей, врачей и представителей других профессий. Ценным для таких бригад был и другой положительный момент – отсутствие руководителей, подотчетности. Работали на себя, были сами себе начальниками. Богатые хозяйства с удовольствием их нанимали, поскольку государственные строительные организации не торопились выполнять заказ. Хозяйственников удручали бесконечные согласования, ожидания очередности в соответствии с установленным планом. Да и чего уж там, строили некачественно и медленно. Куда им было торопиться? Зарплаты небольшие, стройматериалы быстро заканчивались, неделями и месяцами ждали доставку новых. Председатели колхозов, поднявшие хозяйства на хороший уровень, имевшие деньги в своей казне, не хотели и не могли ждать очереди, когда государство наконец одобрит необходимую колхозу постройку. Калымщики обходились дороже, но плюсов было больше. Они, наоборот, строили быстро и основательно, не желая тратить время впустую. Простои работали против них, и к тому же они дальновидно не хотели портить себе репутацию, чтобы их приглашали на работу и другие колхозы. Старались вовсю, во время работы никто не употреблял – табу. Чем быстрее и лучше строили, тем больше зарабатывали за сезон и легче заручались хорошими рекомендациями. Работали в основном в теплое время года, зимой реже. Зарабатывал дядя Иван очень большие, даже огромные деньги. Их дом, обшитый вагонкой, выгодно выделялся среди низких бревенчатых строений. Он был свежевыкрашен, а палисадник усажен разнообразной растительностью, заботливо ухожен. На окнах висели красивые, узорчатые, дорогие тюлевые занавески. Взглянув на их хоромы, всякий понимал, что люди в нем живут в хорошем достатке. Припаркованный возле собственный автомобиль «Москвич 412», – отдельная гордость мальчишек, довершал картину материального благополучия. Иногда отец разрешал посидеть с ними в машине на мягком кожаном сиденье. А уж прокатиться с ним вокруг улицы – просто мечта, награда.

Но по окончании работы калымщики отрывались по полной. У дяди Ивана случались длительные, тяжелые запои, иногда на несколько недель. В подпитии он гонял и тетю Веру, и мальчишек, устраивал «родительские собрания» на дому, требовал дневник, когда братья уже учились в школе, и ремнем бил, если ему казалось, будто есть за что. Чем больше выпито, тем больше казалось. Надо же было родителю воспитывать детей в свободное от калыма время, когда еще? И матери доставалось по каким-то ему одному понятным причинам.

Пока дети были маленькими, в полной мере не осознавали всю беспросветность, обреченность окружающего их мира. Видели везде одно и то же, так что казалось бы это почти нормой, если бы на улице не жили несколько все же непьющих семей. Глядя на них, ребятня понимала, что все же есть другие люди. Наблюдали, как живут пьющие и непьющие, понимали, что пьянство – это ужасно, стыдно, что без него жить намного лучше и интереснее. Достаток, не достаток – какая разница, если человек живет, практически не приходя в сознание: какая ему радость от того, что стоит под окном новенький желтый «Москвич», или не радость от того, что завтра не окажется денег на еду, если он сегодня спустит все на водку?

В полном отрыве отдыхал от трудной работы и дядя Ваня. Поэтому частенько Ромка и Юрка отсиживались в моменты особых воспитательных наездов отца у Киры дома. Ангелина кормила и их заодно со своими или поила чаем с вареньем и печеньем. Вечером тетя Вера, придя с работы, знала, где найти сыновей. Сложилось так, что росли они вместе, всей гурьбой, почти как родные.

* * *

Толя все чаще пропадал неизвестно где. Мама разговаривала с ним, пытаясь выяснить, в чем дело, что с ним происходит, сетовала на то, что он совсем отбился от рук и перестал ее слушаться.

– Мам, я не маленький. Может, хватит уже меня контролировать и отчитывать.

– Ты прекрасно понимаешь, Толя, о чем я говорю. Ты связался с плохой компанией, дерзишь, перестал реагировать на мои просьбы.

– Мам, это мои друзья, и мне интересно проводить с ними время. Я нянька, что ли, всю жизнь должен подтирать сопли младшим? У меня могут быть свои интересы?

Мама, невзирая на его протесты, все равно запрещала приходить домой поздно, на что он огрызался, как обнаживший острые зубы щенок, у которого пытаются забрать любимую игрушку.

– Да стыдно мне бежать домой в девять часов, когда другие пацаны гуляют. Сказать, что мама не разрешает гулять дольше? Засмеют. Я успеваю сделать все, что должен, до того, как ухожу, мам, – аргументировал Толя.

Его доводы ему казались вескими, что еще нужно от него? Маме было неспокойно, еще и Кира как-то ляпнула просто так, не подумав, что от брата все время пахнет табаком. Она не была доносчицей, терпеть этого не могла, как-то нечаянно вырвалось, может быть, интуитивно чувствовала, что надо помочь брату, из намерений защитить от чего-то плохого и сказать маме. Кто еще может помочь, как не она?

Ангелина доверяла своим детям и очень на них надеялась, но также она понимала, в каком гнилом окружении им приходилось жить, она все время тревожилась за них.

Беспокойства оказались не напрасными, Толя влип в историю. Подозрительно тихо он вел себя дня за два до того, как в одно домашнее, вкусно пахнущее блинами воскресное утро в их дом пришел милиционер. Мама похолодела от одного вида милицейской фуражки, плывущей мимо окон двора к входной двери, сердце екнуло и упало прямо в пятки. Дурные предчувствия успели заполонить душу, раздался стук в дверь.

– Что случилось? Толя? Что натворил? – спросила мама.

Толя и сам был напуган, ответить ничего не успел, дверь распахнулась.

Мама указала участковому на стул возле стола. Он открыл свою пухлую синюю папку, уставился немигающим взглядом на мальчишку, выдержал паузу, затем спросил:

– Ну что, сам рассказывать будешь или мне начать?

Мама, как будто ее молодые, крепкие мышцы одрябли в секунду, как ватная кукла, клонясь из стороны в сторону, опустилась на стул напротив и тоже смотрела выжидающе на сына – подростка четырнадцати лет, уже не ребенка, но, несмотря на пробивающуюся над верхней губой поросль, на уже оформляющийся кадык, совсем еще не взрослого старшего сына, хорошего парня, помощника. Он молчал.