Под сенью проклятия

Она отступила вбок, перестав нас загораживать. Арания поклонилась в пояс, я поспешно согнулась вслед за ней, запоздав на два удара сердца, не больше.

А выпрямившись, встретила взгляды. Много взглядов. Будь на мне одно из деревенских платьев, может, все пошло бы по-другому. Но гладкий прохладный шелк сорочицы, льнущий к телу, придал храбрости. Я приветливо улыбнулась — как и положено вежественной гостье перед хозяевами. Несколько баб в богатой одежде тут же отвернулись.

Великая госпожа Ерислана сидела прямо перед нами, по ту сторону столешницы. За ней торчала высокая резная спинка стула, в то время как все остальные разместились на лавках. Из себя она была высокая, с лицом, на котором все гляделось каким-то крупным — и глаза, и нос, и губы, и подбородок. Платье на Ерислане оказалось самым блескучим за столом, цвета пламени и сосновой смолы, на вороте и рукавах сияло золотое шитье, искрились желтые каменья. Под стать одеянью были и волосы — густые, буйной рекой утекавшие за плечи, полыхавшие осенним листом, где золото сплетается с рыжиной. В глазах, больших и светло-карих, отсвечивала та же рыжина.

Рядом с ней, широко расставив локти по столу и сгорбившись, примостился крупный парень со светлыми волосами. Широкое лицо украшали рябины от уже заживших угрей, на лбу и подбородке пылало по свежему прыщу, оба воспаленные и болезненные даже с виду.

А кого часто опаивают, у того кровь портится, вдруг вспомнились мне слова бабки Мироны. И выходит та порча чирьями да пятнами прямо на лице, не спрячешь, не залечишь. Вот оно как.

Аж сердце жалостливо ёкнуло. Хотя чё жалеть? Бедолаге по любому пару себе не выбрать — как-никак, сын верча. Не я, так другая травница сотворит молодому господину судьбу, привяжет сердце молодецкое к зазнобе, о которой он до этого и не помышлял.

На Аранию наследник Согерд даже не глянул, вылупился сразу на меня. Я и ему улыбнулась. Нам не жалко. Он слегка дернулся.

— Мы рады принять юную госпожу Аранию, пока её матушка украшает собой королевский стол. — Ласково сказала крупнолицая жена верча. И тоже улыбнулась.

Улыбка у неё вышла славная — широкая, добрая, глаза оперились добродушными морщинками. А вот слова получились не очень. Стол украшают посуда, еда да скатерти. Но никак не мужняя жена, к этому столу приглашенная.

— Жаль только, что вашу родственницу Тришу мы не звали. И не ждали. — Все так же добродушно сказала Ерислана, глянув на меня без следа отвращения или брезгливости на лице. — Может, за столом олгарского верча, Алтына Берсуга, найдут для неё свободную лавку? Он ведь друг вашего мужа, не так ли, госпожа Морислана? Терен, проводи госпожу Аранию к её месту за моим столом.

С дальнего края стола поднялся мужичонка с бледным, неприметным лицом, одетый в рубаху серого полотна, шитую алым шелком. Двинулся к нам.

Морислана спокойно ответила:

— Что скажет мой супруг, господин Эреш Кемеш-Бури, когда узнает, что я оставила нашу дочь одну на пиру? Как не жаль, но это не по олгарским обычаям. Простите, великая госпожа. Олгарка не может сидеть за столом, где нет ни одного её родственника, это закон. Печально, но мне придется.

— Да как можно. — Мягко пропел Терен, который тем временем уже дошел до нас. — Великая госпожа Ерислана, и вы, госпожа Морислана, дозвольте молвить слово. Для дочки пропавшего на границах доблестного воя Игора любой из нас уступит свое место. Да вот хотя бы и я.

Он улыбнулся с той же добротой, что и его госпожа. Кожа у меня на хребте стянулась в ледяную корку. Ишь как они хотят удержать за своим столом Аранию. Ох, неспроста такое вежество. Смогу ли, угадаю ли яд-отраву?

— Что ж. — Ерислана продолжала улыбаться, но глаза её по мне так и рыскали. Словно дырку искали или знак какой. — Подзабыла я олгарские обычаи в последнее время. Простите великодушно, госпожа Морислана. Терен, распорядись.

Тот перегнулся в поясе, воскликнул:

— Не беспокойся, матушка! Все сделаем в лучшем виде!

И слегка поклонился уже в нашу сторону, широко повел рукой, отступая назад. Его лицо тоже не дрогнуло, когда он мазнул по мне взглядом.

— Прошу вас, юные госпожи.

Арания двинулась первой, высоко вскинув голову. Я пошла следом. За нашей спиной Морислана начала громко благодарить супругу верча, суля той за доброту к бедной сироте неслыханные милости от всех богов — и от тутешской Киримети, и от норвинских Дина с Трарином, и от олгарского Тэнга. Потом голос её затих.

Устроили нас на дальнем конце стола, на самом углу. Терен остро глянул — и молодая девица в лазоревом платье потеснила соседнюю бабу. Ещё один мужик просто пересел на другую сторону стола. А ведь Терен обещал мне свое место отдать! Выходит, врал.

Я села и огляделась. Госпожа матушка уже уходила, направляясь к лестнице у стены громадной горницы. Ещё немного — и она начала скользить по ступенькам к мосту, повисшему под потолком.

Справа от меня разместилась Арания, рядом с ней опустился на лавку Терен. Моё место оказалось на самом углу. Слева, на конце столешницы, сидел старик в темной рубахе из домотканого полотна, обшитой по вороту и груди облезшими соболями.

Едва я уселась, он подслеповато сощурился в мою сторону и приветливо улыбнулся — похоже, не разглядел как следует. С одной стороны у старика не хватало половины уха, со лба под седые редкие волосы уходил широкий шрам.

На столе перед каждым стояла широкая глиняная миска, расписанная цветами. Сбоку лежала дорогая оловянная ложка — и ещё одна, вроде и ложица, но вся в прорезях, навроде вил. Я глянула вбок. Такие же штуки лежали перед Аранией и Тереном. Значит, господа щи хлебают не только простой ложкой, но и дырявой? Чего только не удумают.

Посередке столешницы тянулись серебряные блюда с ковригами хлеба, серебряные же солонки и непонятные мелкие склянницы. Народ негромко гомонил, громадная горница заполнялась, за столами свободных мест уже почти не осталось.

Все чего-то ждали, даже подслеповатый старик рядом со мной сидел тихо, молча глядя перед собой. Сестрица Арания вертела головой, разглядывая гостей — бляхи в её косе звенели колокольцами. Терен что-то обсуждал с соседом, молодым справным мужиком лет двадцати пяти-тридцати, с шапкой жестких черных волос, обрезанных по самые скулы. И хоть одежда на нем была тутешская, выговор звучал по-норвински. При том, что цветом волос он походил на олгара. Ох и намешано тут все в Чистограде.

От скуки я принялась изучать узор на красной скатерти. Тонкие строчки выписывали согнутые венками березовые ветки. Шито было мастерски, стежки легли в ниточку, ровненько.

Тут кто-то заорал:

— Идет король-батюшка, володетель Положья и Олгарских верчеств, верч Чистоградский, хозяин над стругами Касопы-моря и Дольжи-реки! Радуйся, люд положский!

Я подняла глаза, ожидая увидеть всех этих четырех господ, о которых только что прокричали. Все глядели вбок, и я повернулась туда же.

От входа шел высокий господин. Верхняя рубаха из белого шелка пошита так, что нижней и не видно, по оплечью полосой идет узор, шитый черной нитью — небольшие птицы, похожие на дроздов, переплелись крыльями, слившись в ожерелье. На голове, несмотря на летнюю пору, красовалась соболья шапка, на тулье чешуей блистали темно-красные, почти черные камни. Надо лбом высилась выходившая прямо из темного меха стрела, тускло-серого металла — железо? Наконечник заостренным листом глядел в потолок, кончик даже на вид казался острым — мне показалось, что я различила царапины от точила.