Под сенью проклятия
Шрифт:
Народ за столами вставал, я тоже приподнялась. Никто не кланялся, но головы все держали низко, согнув шеи. Я опустила голову, исподлобья глянула на идущего. Выходит, король — батюшка, володетель, верч Чистоградский и хозяин каких-то стругов — все это он? Один на четыре звания?
Королю Досвету было под пятьдесят. Шел он бодро, живота не имел и гляделся молодцом. Белую рубаху в птицах распирали крепкие плечи, угловатые, но не костлявые, не поддернутые жирком. Перед тем, как взойти на лестницу, король-батюшка остановился, обвел горницу взглядом.
И вот тогда все поклонились.
Я склонилась быстро, предусмотрительно отодвинув на тот край стола блюдо с караваем. По усохшей руке стрельнула судорога, перекручивая пальцы. Я сунула кулак под столешницу и покрутить им там, разминая.
— Подобру тебе, люд положский. — Пророкотал король.
Гости начали выпрямляться, несколько голосов зычно гаркнули:
— Поздорову, король-батюшка! Благодарствуем за хлеб, за соль, за приглашение!
Прочие поддержали клич нестройным гулом лишь в конце. Король Досвет махнул рукой и принялся взбираться по ступенькам. Люди усаживались. Я расслышала, как подслеповатый старик, пристраиваясь поудобнее на лавке, бормочет:
— Опаскудился народишко. Раньше-то как кричали, эх! Дворец дрожал. А нынче, кабы не пара кричальщиков, то и спасибо королю-батюшке сказать никто не хочет.
Терен с другой стороны от Арании громко сказал:
— Да, раньше все было не так, верно, господин Дюжата? И березы w о А зеленей, и девки ядреней. А нынешних, немочье семя, и жменью-то не пожмякаешь — ни заду у них, ни грудей, сплошные оглобли.
Конец стола зашелся в смешочках. Старик по имени Дюжата сжался. И жалко было его, заступиться бы, да только.
Только ужас как не хотелось вызывать на себя досужие взгляды. Но ведь старику от этого не легче?
Я скривилась — те, кто меня видел, враз смолкли — и громко сказала, обращаясь к соседу:
— Не подскажете, господин Дюжата, когда начнут разносить еду? А то в наших краях гостей сразу за полные столы сажают. Здесь же, как вижу, все миски пустые стоят.
Лицо его отмякло, он с придыханием начал объяснять мне, как кормят гостей на королевских пирах.
Когда прислужники в алых верхних рубахах понесли по рядам глубокие позолоченные и серебряные блюда с кушаньями, я уже знала о королевских пирах все. Ну, или почти все. Блюда подавались по очереди — сначала жарево и копченное, потом закуски и заедки с огороду, грибное, потом мясные и курные похлебки, пироги и пирожки с двенадцатью начинками, рыбья перемена, и только после этого на стол несли сладкие пироги и медовые узвары, знаменуя сладостями конец пира. Яблок, груш и вишен к столу в этот раз не ожидалось — не по месяцу, поскольку было лишь начало лета.
Из блюд каждый клал себе в миску, сколько надо. Все, за чем мне нужно было уследить — чтобы Арания брала только от того куска и с того края блюда, где я уже сняла пробу.
Первыми на стол принесли жареных уток, баранью прожарку и копченные в дыму свиные ребра. Потом настал черед квашенной капусты, свеклы в уксусе, груздей соленых, жаренных сморчков, молодой морковки в сметане, соленых огурцов, оставшихся
ещё с прошлого года, но все ещё хрустевших на зубах.Арания, к моей радости, поперед меня ни к одному блюду не совалась. И всякий раз брала лишь то, что я уже опробовала.
Только один раз спросила:
— Сестрица Триша, вон те огурчики не желаешь ли?
Я понятливо кивнула, уволокла с блюда огурец побольше, отхватила себе четвертинку ножом, лежавшим на блюде с хлебом. Съела, остальное щедро перекинула в миску Арании.
И удостоилась изучающего взгляда от Терена, сидевшего рядом с моей госпожой сестрицей. Учуял что-то. Я улыбнулась, сказала:
— Мы с сестрицей любим угощаться с одного куска. Т ак, Арания?
— Истинно так. — Подтвердила она, двумя пальцами ухватываясь за огурец и с хрустом в него вгрызаясь.
— Кровное родство, — гладко сказал Терен. — Всегда проявляется в сходстве вкусов. Не желаете и это попробовать?
Он зачерпнул ложкой с блюда, стоявшего от нас в стороне. И плюхнул на миску Арании небольшой кругляш бурого цвета. Я отчекрыжила половину, спешно метнула в рот.
Язык и небо ожгло сразу. Хорошо хоть, что сидела на углу — так что развернулась и выплюнула кус прямо на пол. Прислужник в алой рубахе, разливавший мед неподалеку, глянул нехорошо. Бабы на другой половине стола зашлись смешочками.
Ухватившись за кружку рядом с миской, я жадно глотнула. Ядреный квас смыл огонь не сразу. Отдышавшись, объявила:
— Не по тебе лакомство, Арания. Не трожь его.
В такой штуке можно спрятать любое зелье — острый вкус забьет все. Сестра хотела что-то сказать, но её перебил Терен:
— Дело в том, что уважаемый Дюжата, говоря о нравах на пиру, кое-что забыл. Наложенное в миску съедается обязательно. Иначе это будет бесчестье королю и оскорбление хозяев стола. Уже и то, что ты выплюнула, есть поношение.
Врет, подумала я. А как же наказ Морисланы швырять на пол все, что покажется подозрительным? Однако прочие за столом смотрели, выжидая. И никто не возразил. Я на мгновенье замерла, решая, что лучше сделать — сразу опрокинуть миску Арании на пол или взять оставшееся себе и поступить с ним так же, как с первым куском? Но тут сбоку отозвался Дюжата:
— Уж не заморский ли овощ перуга лежит у вас в миске, юная госпожа? Давненько я его не пробовал — с тех самых пор, как меня стали сажать в конце стола. Не поделитесь лакомством со старым воем, немало послужившим Положью мечом и копьем? Все равно для юных девиц перуга непригодна, ибо вкус имеет огненный.
Арания с облегчением ткнула миску мне в руку, я перегрузила бурый ошметок Дюжате. Тихонько сказала:
— Вы бы, господин, поосторожнее. Оно жжется.
Старикан улыбнулся, ложкой в прорезях отчекрыжил крохотный кусок от перуги, соединил его с жаренным сморчком.
— А я по чуть-чуть. Оно мне только всласть пойдет.
Мать-Кириметь, пусть в этой отвратной перуге не будет яда, подумала я, провожая взглядом ложку Дюжаты. К тому же я её уже пробовала.
— Доброта к старым воям. — с той стороны заявил Терен. — Украшает всякую девицу! Даже самую, гм. поднимем же чары за госпожу Аранию и госпожу Тришу!