Под сенью проклятия
Шрифт:
— Какое дело-то? — Я внезапно охрипла.
Верч Яруня, не оборачиваясь, отчеканил:
— Юная Арания должна стать женой Согерда. Впрочем, её можно заменить на любую другую девицу. Можно даже на не знатную — пусть Медведа потом злобой исходит. И женка его заносчивая тоже. Сын Ерисланы не должен жениться на той, кого она выбрала. Вот и все. Не так уж и трудно, верно?
Я замерла. Белое лицо Морисланы с кровью у рта мелькнуло перед глазами. Игры у господ серьезные, не на жизнь, а на смерть.
И меня прикончат под замашку, не пожалеют. Конечно, бельчи — дело хорошее. Но мертвой
Я выдохнула с хрипом — горло отчего-то сжалось, и воздух не выпускало. Вроде как в последний раз дышу.
Пусть Рогор говорит, что госпожу матушку убила не Ерислана — норвин простой прислужник, может и не знать всего. Или знать, да не то. Ишь как беспокоится верч Яруня — чешется ему оженить чужого сына. А меж тем из-за простого приворота не убивают. Что-то тут зарыто, всенепременно.
Припомнилась мне и травница в темном платье, что прибежала в светлицу к умирающей. Явилась она вместе с верчем, значит, живет тут, во дворце. Отчего же Яруня не просит о той услуге свою травницу, а обращается ко мне, к незнакомой девке из деревни? Вину от себя отводит, если Медведа с Ерисланой озлятся?
Потом мысли метнулись к Арании. К госпоже матушке особой благодарности я не испытывала — не за что, да и дочерью она меня не считала. И все ж забыть о её последней воле не могла. Не по-человечески это — плюнуть на слова умирающей. И сама Кириметь-кормилица добрым оком на такое не взглянет. Если по-хорошему подойти, глупую деваху следует отвезти домой, и послать весточку отцу.
Мое долгое молчание встревожило верча. Он оглянулся, посмотрел с нехорошим прищуром, улыбнулся широким ртом. Вроде ласково, но желваки по щекам так и заходили.
— Молчишь? А я хорошо заплачу. Мое верчево слово твердое, ходить тебе в шелках, красоваться в золоте.
Я уж собиралась было сказать нет, но тут вмешалась Глерда:
— Великий господин Яруня, позволь мне перемолвиться словом с госпожой Тришей. Только наедине. Шутка ли — девица только что потеряла родственницу, вся в горести сидит, а ты с делом к ней подступаешься. Хоть Морислана и дальней родней ей приходилась, по твоим словам, а все ж кровь не водица. Я женщина, мне её уговорить легче.
Верч нежданно даже сопеть перестал, и стало слышно, как горестно зудит, бьется над жемчужным подзором усталая муха. Потом Яруня проворчал:
— Не было ещё такого, чтобы меня в моем доме просили выйти из горницы. Но будь по-вашему. Я в обеденной зале посижу, тут напротив, кваску похлебаю. Кликните, как закончите.
Он вышел, набычившись и тяжело покачиваясь на ходу, широкоплечий, громадный, страхолюдный. Муха прозудела последний раз и смолкла. Глерда тем временем скользнула к одной из лавок. Села, постучала ладошкой по лиловому с золотом полотну, застилавшему скамью:
— Присядь, госпожа Триша. В ногах, как говорят у вас, у тутешей, правды нет.
Я села.
— Насколько дальней родней ты приходишься Морислане? То есть приходилась? — Спросила вдруг Глерда.
— Я дочь. — в горле почему-то появился комок. — Её двоюродного брата Иргъёра. У нас его кликали
господином Игором. Племянница, стало быть. То есть была племянница. Двоюродная.Сказала и подумала — а правильно ли я назвала имя брата Морисланы? Но на память пока вроде не жаловалась.
— Значит, Морислана была твоей тетей? — Глерда глянула ласково, расширив светлые, словно водой промытые глаза. Серые, как туман над речкой Шатеркой поутру.
Мне внезапно подумалось, что взглядом баба в узорчатом платье похожа на Морислану. Но следующие её слова выбили из моей головы все думки:
— Надо признать, что ты и впрямь похожа. Нет, не на саму Морислану. Помню, лет двадцать назад я видела в её доме младенца с похожим лицом. Девочку.
Мои колени разогнулись сами, поднимая меня над лавкой.
— Сядь. — Глерда глянула снизу вверх, глаза её сияли, как бегучая вода на гольцах-перекатах. — Теперь, когда ты видишь, как много я знаю, может, поговорим откровенно?
Я хлопнулась задом о лавку, но рта не раскрыла. Нехорошие предчувствия у меня были, аж в груди что-то заскреблось. Морислана погибла, а меня завлекают в ту же заваруху. И Глерда во мне Морисланину дочь признала. Ох, неспроста это. При таких раскладах молчать да слушать нужно, а говорить — только по надобности.
Вот только как смолчать, когда хочется спросить так много?
— Я всегда думала, что же случилось с тем младенцем.
Не гляди она при этом так проникновенно, может, я и промолчала бы. А так буркнула:
— А чё ж не спросили?
— Госпожа Триша. — Глаза у Глерды вдруг построжали. — После всего, что перенесла Морислана, было бы несправедливо спрашивать у неё что-то. К тому же госпожа Морислана происходила из рода Ирдраар, а там чтут древние норвинские обычаи. Во всяком случае, большую их часть. Согласно им, изуродованного младенца следует унести в лес и там оставить, чтобы не мучить ни его, ни себя.
— Заботятся, значит. И о нем, и о себе. — Я тоже глянула проникновенно.
Хотя на душе было гадко. Это что ж, мне ещё и благодарить Морислану за то, что не в лесу кинула, а бабке Мироне с рук на руки передала?
Глерда выдохнула, серые глаза опять засияли добротой.
— Здесь нет никого, кроме нас. Думаю, нам лучше перестать притворятся. Двадцать лет назад, в доме у Морисланы я видела тебя, госпожа Триша. Честно говоря, я всегда полагала, что ты не выжила. Жаль, но ни о каком признании со стороны рода Ирдраар не может быть и речи. В роду не должно быть ущербных детей, таков их закон.
— Обойдемся, матушка. — Елейно сказала я.
Беседа мне не нравилась. Хоть и хотелось до ужаса расспросить Глерду об отце, о том, что же такого перенесла Морислана, и не связано ли это с проклятьем, исковеркавшим моё лицо и руку. Но я уже понимала — баба эта и впрямь похожа на Морислану, а такие, как она, без выгоды для себя ничего не делают. И не рассказывают. Ох, заманят меня в заваруху с Ерисланиным сыном, как есть заманят…
Глерда кивнула.
— Лучше не питать надежд там, где им не суждено сбыться. Однако это не значит, что ты не можешь исправить свой облик. Все в руках Дина и Трарина, а также Киримети-кормилицы, великой тутешской богини.