Под стук колес
Шрифт:
– Ты что, в раю был? – Витька с подозрением посмотрел на друга.
– Не знаю, – сказал Колька, – но там такая… такая… – откуда-то выплыло новое, не известное ему слово, и он добавил, – такая благодать.
– Ладно тебе, – сказал Витька. – Давай по домам. Лошади всё равно уже сами в конюшню пришли.
– Хорошо, тогда до завтра. Только ты никому не говори, что я упал с лошади, – и Колька не спеша направился к дому.
Прежде чем войти в дом, он тщательно умылся, благо в бочке было полно дождевой воды, быстро поужинал и лёг спать. Колька ещё долго лежал на спине с открытыми глазами, вглядываясь в темноту, и перебирая в памяти свой полёт по тёмному коридору.
– Смерти нет, это точно. – Прошептал Колька, повернулся набок и тут же уснул.
Шурка
Весной 1944 года, Красная Армия, освободив Одессу, погнала захватчиков на Запад. На беду отступающих, пошли дожди и по грунтовым дорогам не то-что проехать, пройти было не возможно. И по нашей шоссейке днём и ночью, под проливным дождём шли голодные и усталые немцы, румыны, итальянцы. Как рассказывали очевидцы, то было жалкое зрелище. Танкисты, расчищая дорогу, спихивали на обочину застрявшие машины и телеги со всем ихним имуществом, которое затаптывалось и засасывалось в раскисший чёрнозём.
Шло время, но каждый год, весной, пускали грейдер и он, идя вдоль шоссе и равняя грунтовку, выгребал из земли всякую всячину. Всегда первым об этом узнавал наш атаман, Шурка Чмырь. Небольшого росточка, худенький, тринадцатилетний пацан с обострённым чувством справедливости и несусветный драчун. Один-на-один с ним боялись выйти даже старшеклассники. Для нас он был непререкаемым авторитетом, а слово его законом.
Однажды Шурка пришёл в школу на второй урок, а на перемене собрал нас и по секрету сообщил:
– «Идёт грейдер». После третьего звонка мы ушли из школы и, не заходя домой, пошли вдоль шоссе в сторону с. Поплавки. Ровно срезанный чёрнозём блестел как антрацит. Весенний ветерок нёс в себе запахи разнотравья и свежей земли. Мы шли вдоль дороги и подбирали много интересных для нас, вещей. Вот стёкла от бинокля, а здесь разорванные листы с немецкими буквами, чуть подальше целый патрон, а вот и ржавый наган без барабана, а там явно оторванная от сапога подошва. Витька Биньковский остановился и начал усердно ковырять землю острым, металлическим прутом.
– Сюда – закричал он. В земле лежал снаряд. Нож скрепера прошёлся сверху, не задев взрыватель. Все смотрели на Шурку.
– Щас взорвём – сказал он – надо его выкопать.
Мы не спорили, да и опыт, какой-никакой уже был. Достали снаряд и понесли его в степь по дальше от дороги и людей. В свои 11 лет мы хорошо знали, что за такие дела можем получить от взрослых не только по шее. Быстро собрали прошлогодний былинник, толстые и сухие прутья полыни, да застрявшие в свежей траве перекати поле. Получилась внушительная куча, в центр которой и положили снаряд. Все отошли метров на 60–70 и залегли. Шурка, убедившись, что мы далеко, поджёг бурьян и не спеша подошёл к нам. Время тянулось медленно, костёр уже догорел, а взрыва так и не было.
– Идем, посмотрим – сказал Шурка, поднимаясь из земли.
– Нельзя – откликнулся Вовка – пока не остынет подходить нельзя.
– Ты чё, боишься? – в голосе атамана зазвучала нотка презрения. Это был удар ниже пояса. Все вскочили и, растянувшись цепочкой, пошли к снаряду. Костёр чуть заметно дымил, а лёгкий ветерок уносил вверх быстро гаснущие искры. Витька шёл вторым, но Вовка его обогнал, похоже, хотел быть первым.
Не доходя шагов десять, Шурка остановился, оглянулся назад и тут раздался взрыв. Чёрный столб пепла и земли взметнулся вверх, а рядом с нами прошуршали осколки. Я посмотрел
вперёд, Шурки не было, а Вовка крутился на одном месте и кричал:– Я ничего не слышу! Я ничего не слышу!
Мы побежали вперёд. Наш атаман лежал на траве и улыбался.
– Вот это да! – восторженно сказал он. Из левой руки и правой ноги шла кровь.
– Ерунда – сказал он – я сам встану.
Со стороны колхоза к нам неслась двуколка и двое верховых. Помощь была близко. Шурку с двумя ранениями увезли в райбольницу, а меня вечером ждал болезненный, воспитательный процесс, который, спустя 55лет! я помню очень хорошо.
Курай
Капитан особого отдела МГБ, Иван Подопригора, очнулся от наркоза после труднейшей операции и осмотрелся. Снова палата, белые стены, кровати, тумбочки и стойкий запах хлорки. Тут же подошла медсестра.
– Ну как себя чувствуете, Иван Николаевич?
– Нормально сестричка, нормально, – прошептал он. – А где мой Курай?
– Да здесь он, во дворе. Как привёз вас, так и остался, никому в руки не даётся. Серьёзный конь… – она говорила что-то ещё, поправляя одеяло, но капитан уже провалился в свой мир бреда и яви, где было не понятно, что есть настоящее, а что является просто вымыслом больного сознания.
Он снова увидел этих двоих с трезубцами на конфедератках [1] . Они лежали в пыли, а под ними растекалась кровь, но земля не принимала кровь убийц и насильников, и та сворачивалась в тёмный сгусток и становилась каменной. Откуда-то появился одинокий волк. Он осторожно подошёл, понюхал трупы, и шерсть на загривке стала дыбом. Потом протяжно завыл, и, поджав свой облезший хвост, растворился в лесной чаще. Вдруг капитан увидел речушку Самару, что течёт по родной днепропетровщине. Почему-то она была очень широкая, а на том берегу стояла его мать и звала к себе. Он плыл тяжело. Намокшая одежда тянула вниз, и не было сил сопротивляться течению. Но он, пересиливая себя, плыл и плыл, качаясь на волнах. И вдруг, на берегу, появилась девушка в белом халате, послышался возглас: «Сюда, скорей!!!» Кто-то протянул ему руку, но в этот момент, он попал в водоворот, и его потянуло в тёмный омут.
1
Конфедератка – головной убор в виде фуражки, что носили бандеровцы.
Иван проснулся. Была ночь, ярко светила Луна. Рядом, на стуле дремала медсестра.
– Пить… сестрёнка… пить… – Медсестра встрепенулась.
– Сейчас миленький, сейчас. – Она быстро намочила марлевую салфетку и приложила её к пересохшим губам.
– Курай! Где Курай? – прошептал капитан.
– В конюшне твой Курай, в конюшне, успокойся и скорее выздоравливай, ждёт он тебя. – Она боялась сказать, что по приказу вышестоящего начальства, жеребца, ещё неделю назад, погрузили в вагон и с другими лошадьми увезли куда-то в неизвестность.
Он не понимал, что происходит. Его, боевого, чистокровного дончака, завели в грязный вагон и привезли сюда, в эту душную, полутёмную конюшню, с прогнившими полами и низким потолком. Здесь всё ему было чужим: и люди, и лошади, и даже овёс отдавал прелостью и гнилью.
Его поймали во дворе здания, где лежал хозяин. Там все ходили в белых халатах, и пахло хлоркой. Курай уже третий раз доставлял его туда, но на этот раз всё было серьезнее, чем раньше. Он всё время вспоминал, как это было.