ПОД ЗАПАХ ГНИЛЫХ МАНДАРИНОВ

– Как звать вас?

Наши молчат, в глаза не смотрят.

Здоровенный такой детина, Дима Фаустов, ВДВ-шник, Рыжего за шкибот хватает:

– Рыжий, тебя спрашиваю, как звать?

Тот взгляд поднимает, и не моргая в глаза прямо глядя, цедит сквозь зубы:

– Не рыжий, а Сергей Дмитриевич для тебя!

ВДВ-шник сперва немного опешил, но сразу же в себя пришел, обрадовался даже:

– О, – говорит, – совпадение какое! А меня Дмитрий Сергеевич, как раз! – и в бубен Рыжему, раз-второй, а другие толпой уже Точило пинают по почкам, в кустах.

Валерик рассказывал потом, что когда услышал это "Сергей Дмитриевич", у него, конечно, душа в пятки сразу прыгнула, но так весело на ней стало в тот момент, что аж пятки те защекотало. Он, конечно, понял, что сейчас их будут безбожно лупить, но выступил Серега ох как достойно. Будет что рассказать, если насмерть не забуцкают.

Короче, изметелили их нормально так – почки отбили, носы расковыряли, зубы не повыбивали, но поскалывали передние. Поджопников дали на ход ноги и наши герои дальше пошли в Степанчиково. Мост миновали и сидят умываются в реке, кровь сплевывают. Из темноты силуэт вырисовывается. Присмотрелись, Дядя Коля Жаворонок – наш местный алкаш деревенский, из мужиков. Думают, хоть бы этот стороной прошел. Фиг вам, заметил их, подходит. Мол, что да как? Кто обидел? Ну, парни нехотя рассказывают. Жаворонок в героизм, типа, охренели они что ли совсем, в нашей деревне наших хлопцев трогать! Пошли, мол, мстить сейчас буду за вас! Рыжий с Точилом не горят желанием! Дядя Коля орать! Ну, пошли, ладно…

Мост назад перешли. Жаворонок без разговор "мельницу" включает руками – троих за минуту в глубокий нокаут отправил. Фаустов с ним "раз на раз" вышел. Мужик его тоже забивать начал сперва, но тут у молодого, видимо, в голове ВДВ, Чечня и т.д. Какой-то немыслимый крик издает, и из стойки, с вертухи Жаворонку в "щи". Тот как стоял, так плашмя и упал без сознания! Рубаха на нем была, только пуговицы на ткани воротника остались висеть, словно галстук на голое тело надет. Рыжий с Валериком его за руки схватили и опять бежать на другую сторону моста. Ничего, очухался, даже вроде забыл что случилось и пошел дальше самогонку искать в своем "галстуке". Мы еще долго потом его за глаза "галстуком" звали, смешно же!

А Фаустова этого зарезали лет через пять в пьяной драке на кухне дома в его Красном Знамени.

А Дядя Коля Жаворонок года через два сел в свою шестерку кофейного цвета, приехал на пост ГАИ и говорит:

– Хочу заявление написать! У меня машину угнали!

ГАИ-шники:

– Хорошо! Какая марка/модель?

– Шестерка кофейная!

А сам в ней сидит! Они его вытащили. Скрутить смогли (он тогда ослабел уже сильно) и отправили в "дурку" его лечиться от белой горячки.

Там Колюху так пролечили, что вышел он овощем полнейшим, а через пару месяцев вновь "прикладываться стал". В общем, года не прожил и помер.

Глава 4. Что есть я?

Кто я? Что я? Нам всем рано или поздно приходит в голову этот вопрос, не так ли? Блин, да нет, не так! Мне вот, например, не приходил и не приходит… Это в фильмах, в книгах герои терзаются внутренними метаниями, пытаясь осознать смысл своего предназначения! Они бросаются из крайности в крайность в осмыслениях и переосмыслениях собственной значимости для истории. И в этом нет абсолютно ничего плохого! Ведь, искусство во многом тому и служит – поиску смыслу жизни, осмыслению истинных ценностей и прочим интеллектуально-духовным догматам. Но это – искусство – язык аллюзий и аллегорий, метафор и гипербол! В реальной же жизни ничего этого нет. По крайней мере, в моей реальной жизни не происходило. Метаний и страданий, стремлений и полутонов, конечно, хватало, но они, как бы это правильно донести, не были духовными и высокопарными, а наоборот, скорее необдуманно-действенными, если существует такой термин. То есть, что я хочу донести, я никогда не сидел и не раздумывал о жизни на предмет – кем я стал, кем я хочу стать, что будет со мной через год, пять лет и тому подобное. Более того, я даже о выборе профессии никогда не задумывался. Я просто просыпался каждый день, зачастую желая чтобы он поскорее закончился. У меня были какие-то увлечения, но серьезно чем-то я никогда не интересовался.

Родители мои развелись, когда мне только-только исполнилось шесть лет. Я не чувствовал себя по этой причине каким-то обделенным или ущербным. Наверняка, большинство моих одноклассников тоже росли в неполных семьях, но я этим как-то особенно не озадачивался. Просто, когда в одном из младших классов меня повели к школьному психологу, я упорно рассказывал ей о том, как мы живем дружной семьей – я, брат, мама и папа, все вместе и даже расписывал – кто за что отвечает в хозяйстве. Уже много позже до меня дошло, что я и попал-то к ней только по той причине, что рос не в полной семье. А еще намного позже мне довелось узнать, что неполные семьи являют собой особую группу риска для детей. Вот в таких рисковых условиях я рос и взрослел.

Мама моя растила меня одна. Отец не то, чтобы не хотел помогать, но мать всячески вычеркивала его из нашей жизни, а потом он видимо и сам, устав биться в закрытую дверь, смирился с этим и не перестал навязываться. Мама много работала. Она – участковый врач. По причине того, что ребенком я был капризным и балованным (родители же сражались на ранних этапах за пальму первенства моего благоволения), в ясли, а тем более в детский сад, я ходить отказался после двух попыток привода туда. Я выл, кричал, ныл, канючил, после чего мама бегом возвращалась за мной и уводила с собой. Так как, вести меня было особенно некуда, она брала меня с собой на прием в поликлинику или на обход вызовов по участку. Я за это время насмотрелся на больных бабушек-дедушек сполна. Конечно, я плохо помню то время, но в памяти навсегда осталось мамино чуткое отношение к каждому своему пациенту. Всех она знала по имени-отчеству и каждый норовил подольше порассказывать ей о своих личных проблемах: про соплячек – внучек непутевых и пятидесятилетних сыновей на выданье! Мама всех слушала и всем сопереживала, поэтому рабочие смены ее длились дольше других – зачастую до самой ночи.

В школу меня отдали с шести лет. Я был в классе семилетних самым младшим, что меня, опять-таки, не сильно беспокоило. Я довольно быстро влился в коллектив, несмотря на то, что ни одного человека там не знал, а многие уже были знакомы по яслям-садикам.

Забирала меня чаще всего из школы бабушка – мамина мама. Она также была врачом, только хирургом, но к тому времени уже вышла на пенсию и подрабатывала в приемной комиссии военного комиссариата. Если кто-то не знает чем занимается хирург в данном учреждении, то расскажу: он говорит призывникам снять трусы и смотрит все ли нормально с их писями, открывается ли головка члена и прочее. Короче, мне шестилетнему, бабушка покупала пакет кураги (как сейчас помню), сажала рядом с собой и разрешала рисовать пока она проводит осмотры. Мне было дико стыдно там находиться, а парням раздеваться перед каким-то краснеющим школотроном, жующим курагу и не знающим куда деть глаза от их междуножных змей.

А, вообще, бабушка была классная. Она никогда не ругалась, научила меня играть в карты, шахматы и шашки, разрешала рубиться в "Денди", хоть и боялась за посаженный кинескоп древнего телевизора ВЭПС, который они с дедом по-стариковски называли ВЕПС. В итоге их драгоценный ВЕПС переиграл и уничтожил мои глаза. Примерно в то время я начал терять зрение и к середине средней школы уже практически ничего не видел без очков. Надевал я их только на уроках, так как западло быть на переменах "очкариком – в жопе шариком", но передвигался я без очков, в основном вслепую, а товарищей различал, в большинстве своем, по силуэтам! Только к концу школы и уже позже, в институте, я забил на стеснение и начал носить очки на постоянной основе. По причине развившегося к тому времени алкоголизма, я довольно часто менял различные оправы. Но об этом потом…

А зачем я вообще пишу эту главу? Да просто потому, что за все время школы, за все десять лет, никому из родителей или просто родственников, которые всегда с радостью вписывались в мое воспитание, ни разу не пришла в голову мысль спросить меня – кем я хочу стать? Все так носились со мной, проявляли максимум ответственности, чтобы я не простыл, хорошо учился, позже старались оградить меня от тлетворного влияния друзей и улицы, что за всей этой суетой позабыли о том, что помимо деструктива существует и конструктив! Ни разу никто не задался вопросом моих интересов, стремлений, желаний. Всем было плевать на то кем я стану. Видимо настолько плевать, что и я как-то неосознанно решил, что это не так уж и важно. Я жил без мысли о том, что когда-то придет момент взросления, выбора жизненного пути… Наверно поэтому я и не получил интересующей меня профессии, не понял чем именно хочу заниматься в жизни, не отпускал детство намного дольше сверстников… Мне до сих пор постоянно кажется, что вокруг меня взрослые, а я ребенок, даже когда общаюсь теперь уже с младшими по возрасту людьми. Я и сейчас, будучи мужем и отцом, а по совместительству – сыном очень пожилых родителей, не вырос до конца…

Я начал с вопросов – задумывался ли я в детстве о том "кто есть я? или "что есть я?", "кем бы или чем бы хотел стать в этой жизни?", "какой путь избрать для себя, какую профессию?". Отвечаю – нет, не задумывался!

Задумываюсь ли теперь? Да, порой бывает… Вот только в жизни моей добавился вопрос, а ответов как не было, так и нет…

Глава 5. Дуст.

"Дуст" всегда был падок на разного рода увеселяющие средства. Чего он только не пробовал: от чифира до лосьона для бритья, от зубной пасты до гуталина. От всего этого он надеялся получить кайф, а в результате своих экспериментов получил не слабые проблемы со здоровьем, начавшиеся с элементарной дистонии (мотор начал барахлить с малых лет) и закончившиеся… Точнее вообще не закончившиеся, а только приумножающиеся.