Под жёлтым зонтом

– Заметил, – кивнул он. – Двухметрового амбала трудно не разглядеть.

Я уточнил, хотя он и так это знал:

– Во мне всего сто девяносто два сантиметра.

Лари вздохнул:

– Удочка! Хорошо, что держишься прямо. Высокие часто сутулятся. Жалко смотреть.

– Макс никогда не был высоким, – напомнил я. – А ходил крючком.

– Чтоб не подумали, будто подражает.

– Кому?

– Тебе, котенок.

– Лари!

– Ты всегда был высоким и красивым.

– Максу незачем было себя стесняться, – вскипел я. – Он с детства был личностью. И моим лучшим другом. И твоим родным сыном, между прочим.

Ослепительно белая голова согласно склонилась.

– Я помню, котенок.

– Он давно не звонил?

– Давно. Чего беспокоишься? Вы же больше не друзья.

– Старые дружбы – темное дело.

Лари негромко хмыкнул:

– Вот именно. Ладно, иди работай.

– Ты уже уходишь?

– Ухожу.

Я выдал напоследок какую-то бессмысленно-жизнерадостную тираду, изо всех сил сдерживая возглас: «Скатертью дорожка!»

Когда его машина отъехала, мне показалось, что в зале стало светлее. Я огляделся. Был час короткого затишья между однообразно суматошным обедом и непредсказуемым ужином. Захотелось сбросить пиджак и закружиться между столиками, вопя от восторга. Но здесь были свои кулисы, и там готовились к выходу на сцену, которая просматривалась с любой точки.

Я только чуть ослабил узел галстука и стал в очередной раз проверять заказы, потому что ликование опустошило мою голову. Свадеб сегодня не было – середина недели. Это радовало. Красивое зрелище условного прощания с невинностью всегда повергало меня в уныние. Моих сил никогда не хватит на то, чтобы дотащить Арину до алтаря. Моя маленькая рысь будет цепляться своими смертоносными когтями за животы собравшихся гостей, и едва наметившаяся совместная дорога станет мокрой и скользкой от крови. Я не хотел этого.

Арина редко наведывалась в наш ресторан, только если у нее случались перерывы в работе, и ей приходилось гнать себя из дома, чтобы не начать новый роман до того, как она остынет от предыдущего. И никогда не проходила в мой кабинет, а усаживалась где-нибудь в уголке зала, спиной к окну, как делают женщины после тридцати. Мне, конечно, тут же докладывали о ее появлении, ведь все официантки знали Арину в лицо. Я подозревал, что они давно обсудили каждый ее волосок, каждую черточку.

Я снимал пиджак, менял галстук на «бабочку», прихватывал поднос и выходил в зал. Роли, которые я исполнял, были разными. Чаще всего мой официант был хамоватым. Вразвалочку подойдя к ее столику, я лениво спрашивал с интонациями уличной торговки:

– Ну? Чего будем заказывать?

– Во-первых, доброе утро, – строго говорила она. Это всегда были утренние часы.

– Кому доброе, а кому… – гнусаво тянул я. – Ну как, любезничать будем или делом заниматься?

Арина хитро щурила зеленые глаза:

– Каким делом?

Я наклонялся и шептал ей на ухо: «Вот этим…» И она бесстыдно целовала меня на глазах у официанток, которые наверняка подглядывали изо всех щелей. Мы оба знали это, но Арине ни до кого не было дела, а я просто шалел, когда она ко мне прикасалась.

Иногда я прикидывался туповатым новичком и, заикаясь, все переспрашивал. А она изощрялась, вытаскивая из памяти названия невиданных блюд, знакомых ей по чеховским рассказам. Я ронял карандаш и, бормоча извинения, нырял под стол, где начинал целовать ей колени. Арина тихонько повизгивала, пинала меня, и столик ходил ходуном. Уж не знаю, как реагировали наши официантки, но никто из них ни разу не отпустил по этому поводу ни одной шуточки.

Но сегодня я не надеялся на ее приход. У Арины был творческий кризис (первый на моей памяти!), и она не только не была расположена играть, но и разговаривала-то сквозь зубы.

Нынешний вечер обещал быть спокойным: заказано несколько столиков на двоих, пара отдельных кабинетов. Самое грандиозное сборище включало дюжину гостей, и я подозревал, что отмечалась защита диссертации: у хозяина вечеринки был жалкий вид через силу дозревшего кандидата. Я запомнил его потому, что в тот момент подошел к администратору и подумал: «Вот что я представлял бы собой, если б Лари не взял меня». Мама однажды сказала мне: «Ты должен молиться на Лари. Кем бы ты был без него?» И я ответил: «Я молился на него с самого детства».

Это не было пышной фразой. До сих пор помню, как Лари впервые назвал меня «котенком», хотя мне было не больше пяти. Мы дружили с Максом, кажется, с самого рождения. Лари посмеивался, глядя, как мы обнимаемся при встречах, словно братья, но поддерживал в нас это зарождающееся чувство. Он часто приносил нам обоим настоящие мужские подарки – наборы оловянных солдатиков, пластмассовые конструкторы, маленькие ружья. Кроме Лари, никто не дарил мне таких вещей, довольно дорогих, как я теперь понимаю. А ведь я был просто соседским мальчишкой, и он не обязан был этого делать. Мое сердце до того переполнялось благодарностью, что я прыгал к Лари на шею и целовал его смуглую втянутую щеку. Максу не было нужды поступать также, ведь он-то приходился ему родным сыном. Лари подхватывал меня и насмешливо шептал в ухо: «Ишь ты. Ласкучий какой… Чистый котенок».

Потом я подрос и перестал прыгать ему на шею. Но Лари, заметив, что я начал стесняться, сам то и дело обнимал меня за плечи. В такие минуты у меня от восторга сбивалось дыхание, будто я становился для Лари даже кем-то большим, чем сыном.

Тогда я уже заболел мечтой о ресторане, и Лари старательно раздувал во мне этот затеплившийся огонек. Он усаживал меня на диван, обнимал за плечи и рассказывал об отличии китайской кухни от японской, или о гастрономических пристрастиях великих людей. Из его рубленных сжатых фраз я узнавал интересного больше, чем из пространных речей школьных преподавателей. Например, что хороший китайский повар из килограмма теста может приготовить полтора километра лапши. Рассказывал он и довольно страшные вещи: как в Китае отбивают собак еще живыми, чтобы мясо получалось по-настоящему с кровью. Я готов был слушать его часами, замирая от восторга и ужаса. Лари учил меня есть палочками и сервировать стол к разного рода торжествам. Объяснял, почему сухие белые вина подают к рыбе, а красные – к мясу. Ночами я повторял все услышанное днем, стараясь запомнить на всю жизнь.

Макс не желал всего этого слушать и злился. Подобные разговоры казались ему примитивными. «Приходи, когда Макс на тренировках», – однажды сказал Лари. И я стал приходить.

Меня окликнули:

– Кирилл!

Я не люблю свое имя. Каждый раз, когда оно звучит, мой мозг вынужден посылать дополнительный сигнал, чтобы я среагировал на оклик. Будто мне все время приходится напоминать себе, как меня зовут.

Оглянувшись, я увидел, что ко мне не идет, а буквально летит через зал одна из наших официанток. Ее звали неподходящим для ресторана такого уровня именем – Клава. И она все время ждала увольнения, потому что была некрасива и знала, что Лари это не нравится. Но мы с ней дружили с того дня, когда я, в отсутствии Лари, принял ее на работу. И он держал Клаву только, чтобы не злить меня.

Клава налетела на меня, встряхнула за плечи, и в моей бедной голове что-то заныло. Захлебываясь радостью, она забрасывала меня вопросами:

– Это правда? Он уехал? Он взял отпуск? Мы две недели будем одни?

Я с трудом оторвал от себя ее руки:

– Эй, подруга, хочешь вытрясти из меня мозжечок?

– Прости, Кирюша! – она вцепилась в собственные плечи.

Видно, ей необходимо было кого-то тискать.

– Как ты узнала? Я еще никому не говорил.

– Вся бухгалтерия в курсе. Он их предупредил.