Подарок к рождеству

 — Таков порядок вещей, — продолжил он свою мысль. — Мужчины и женщины просто не могут оставаться навеки вместе.

 — Но так наверняка не должно быть!

 — Неужели? Если ты не веришь в мою кон­цепцию и считаешь, что мужчина и женщина могут оставаться в вечном союзе, ты просто занимаешься самообманом, — решительным то­ном выговорил он ей. — Ты за моногамию? Тог­да тебе надо выйти замуж за лебедя или морс­кого конька. Только они, как я слышал, спа­риваются со своими партнерами на всю жизнь.

 — Что значит, спариваются? — с явным от­вращением повторила она выбранный им тер­мин. — Большинство людей называют это лю­бовью на всю жизнь.

 — Но лично я этому большинству не верю. — Во всяком случае, он точно не поверил ей, когда она заявила, что любит своего жениха. От мысли о ее лицемерии, его, казалось, стало тошнить, и он почувствовал горечь во рту. — Может быть, тебе принести чего-нибудь? Например, чаю.

 — Не надо вокруг меня суетиться. Я знаю, что уже доставила тебе много хлопот...

 — Болезнь приходит к человеку не по его воле. Не по твоей воле свалилась она и на тебя, — сказал Ник. — Мне, может, и было бы с тобой хлопотно, если бы я сам не прошел через все это. Помучившись в больнице и перетерпев по­лупостельный режим дома, я теперь получаю даже удовольствие, выполняя, так сказать, противоположную функцию, то есть ухаживая за тобой.

 — Могу спорить, ты был ужасным пациентом.

 — Наихудший из худших. — Они оба рассмеялись. — Я не выносил лежания и ничегонеделания. Так что мне, куда больше, нравится нахо­диться при тебе в качестве брата милосердия.

 Выйдя в кухню, чтобы поставить на огонь чайник, Ник подумал о том, что за последние два дня, когда ему пришлось особенно усерд­но ухаживать за Абигейл, он стал, гораздо, мень­ше ощущать раздражительность и обеспокоен­ность, которые преследовали его после несча­стного случая. Он перестал впадать в мрачное настроение, и, во сне, к нему уже не приходили видения, пережитого наяву кошмара.

 — Ник, расскажи что-нибудь еще о своих родных, — попросила она, с благодарностью принимая от него чашку чая. — Ты много гово­рил о Крисе. А как живет твоя мама?

Когда отец покинул нас, мать оказалась просто поверженной, — сказал Ник, возвраща­ясь к своему креслу у другой стороны камина. — У нее остался я, она была беременна Крисом, и теперь ей предстояло быть хозяйкой нашей се­мейной судьбы и вершительницей всех дел... Мать была просто в отчаянии. Я делал все возможное, чтобы помогать ей и маленькому брату. Мне при­шлось заботиться о нем с самых пеленок.

 — Ведь тебе тогда было всего девять! Долж­но быть, ты очень рано стал самостоятельным.

 — Я козерог, — заметил Ник и сцепил паль­цы в замок, — родился четырнадцатого января.

Однажды кто-то сказал мне, что козероги рож­даются старыми.

 — Я слышала об этом тоже. Но считается, что с годами, по мере физического старения этих людей, их подход к жизни, ее ценностям, постоянно омолаживается. Так что если я сно­ва попаду в твой коттедж лет, скажем, через двадцать, ты будешь больше походить на мое­го кузена Пола, которому сейчас шестнадцать. Зато я для тебя стану слишком старенькой. Однако, если к тому времени ты начнешь ис­пытывать особое тяготение к женщинам по­чтенного возраста, наша встреча может увенчаться новой страстью.

 Это шутливое предположение Абигейл отчего-то встревожило его. Может быть, из-за того, что оно предполагало их скорую и дли­тельную, может быть, вечную разлуку. Но еще большее беспокойство вызвал у него тот факт, что он, Ник Грант, никогда не веривший в постоянство любовных отношений и счастье на всю жизнь, вдруг серьезно задумался о встрече с этой же женщиной через двадцать лет. Каки­ми могли бы стать отношения между ними, если бы они сохранили их на такой срок?

 — Я уверен, что и двадцать лет спустя, — с убежденностью в голосе сказал он, — ты бу­дешь вызывать интерес у всякого молодого муж­чины, в котором течет горячая кровь.

 Женщина слегка вздрогнула, ее фиалковые глаза взглянули на него поверх чашки чая, и она произнесла:

 — Но ведь мне тогда будет уже сорок пять!

 — О, не строй из себя наивную глупышку. Ты же прекрасно знаешь, что твоя внешность с возрастом станет только сочнее, ярче. Про­сто у тебя такой тип красоты. Твои глаза, фи­гура, бедра — все это, никогда, не потеряет сво­ей привлекательности.

 — Ну, пожалуйста, не надо. — Ее щеки по­розовели, глаза вспыхнули — Ты так льстишь мне, что...

 — Я уже говорил, что никогда не прибегаю к лести, — прервал он ее твердым голосом, — тем более по отношению к тебе. Просто, ты дол­жна знать правду и... видеть ее всякий раз, ког­да появляешься перед зеркалом. Время никог­да не сможет размыть твой облик, смыть твою красоту. Оно сможет лишь придать твоей вне­шности другой, быть может, еще более глубо­кий и неповторимый оттенок.

 Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и их взаимное притяжение и понима­ние было настолько глубоким и сильным, что не требовались никакие слова, движения или жесты. Ее фиалковые и его голубые глаза гово­рили сразу обо всем.

 Ник встал и пересел из кресла на диван, по­ближе к ногам Абигейл. Она развернулась так, чтобы было видно все его лицо, и сказала:

 — Значит, когда ты попал в больницу, на помощь к тебе сразу пришел Крис, так?

 Он кивнул, вспомнив, как тяжело возвра­щалось к нему сознание в больничной палате, и его лицо помрачнело.

 — Он сидел около меня дни и ночи напро­лет. Ухаживал за мной, как за малым ребенком. Когда мне стало чуточку лучше, я настоял, чтобы он больше не приезжал так часто и за­нялся своими делами.

 — Именно в те дни он рассказал тебе об Элоиз?

 — Именно в те дни, — кивнул Ник. — До своего несчастного случая, я не слышал о ней ни слова. Но стоило ему один раз упомянуть ее имя, как он уже не мог остановиться. Элоиз была здесь, Элоиз была там... Наконец нервы мои оказались на пределе, и если бы он еще раз заикнулся о ней, я бы наверняка сошел с ума. — Он рассеянно потер щеку вокруг шрама и нахмурился, вспомнив о том, что произош­ло между Крисом и его невестой. — Я действи­тельно думал... надеялся, что на этот раз у него что-нибудь получится.