Подарок коллекционера

Каждый последующий день в течение первой недели один и тот же. Александр появляется только для того, чтобы подать мне еду на полу, как собаке, а затем уходит. Я жду, когда он уйдет, послушно опускаясь на колени, а затем беру свою тарелку и ем, как обычный человек. Иногда позже в тот же день на кухне появляется еда, давая мне знать, что он вышел за покупками, но в остальное время я его просто не вижу. Мне не требуется много времени, чтобы понять некоторое подобие того, что происходит, что он много спит и что ему явно нездоровится… хотя и не так, как я опасалась. Когда я впервые увидела его слегка запавшие глаза, тонкие руки и усталое лицо, я испугалась, что у него рак, как у моего отца, или какая-то другая изнуряющая болезнь. Я не была уверена, что смогу это вынести, даже видеть, как кто-то, кто мне не нравится, проходит через это так близко после моего отца. Но нигде нет никаких признаков этого. Никаких таблеток, никаких врачей, никаких звонков на дом для пополнения запасов лекарств. В течение этой первой недели я осознаю простую правду.

Александр в депрессии. И это ужасно.

Это складывается, когда я думаю об этом. Запущенный дом, его странный график сна, его очевидная незаинтересованность во всем, что напоминает хобби или деятельность, его странные вспышки гнева. Похоже, у него, возможно, есть и какое-то другое психическое заболевание, я улавливаю намеки на странные навязчивые идеи, тики и рутинные действия, которые он, похоже, перенял. Тем не менее, ничто из этого не вызывает такого беспокойства, как то, насколько глубоко, мучительно он подавлен… и чувство вины, которое я часто вижу в выражении его лица, особенно когда он смотрит на меня. Это в сочетании с явными доказательствами того, что женщина или женщины жили здесь раньше, судя по одежде, косметике и туалетными принадлежностями, которые я нахожу в своей комнате и ванной на нижнем этаже, приводит в ужас.

В этом доме произошло что-то ужасное, я уверена в этом. Кажется, что он напуган, застыл во времени. Снаружи продолжается Рождество, Париж озарен огнями и праздничным настроением, но в квартире Александра нет ничего даже отдаленно радостного или похожего на праздник. Если уж на то пошло, я попала в ловушку Хэллоуина.

Но проходят дни, и чем дольше я здесь, тем труднее мне не думать о нем, сколько бы я ни убеждала себя, что не должна. Большую часть времени я даже не уверена, что он хочет, чтобы я была здесь, не говоря уже о том, чтобы хотеть меня каким-либо другим образом. Он разговаривает со мной только для того, чтобы дать мне инструкции, редко появляется внизу, и когда он смотрит на меня, он не смотрит с вожделением. Он не прикасался ко мне с той первой ночи, когда положил руку мне на щеку. И, как ни странно, я начинаю испытывать к нему больше жалости, чем к кому-либо другому. Я не знаю, из-за чего он чувствует себя таким виноватым, но мне все труднее и труднее верить, что он причинил кому-то здесь боль. Он не кажется опасным, просто… больным. У меня начинает складываться отчетливое впечатление, что Кайто одарил Александра чем-то, чего тот не хотел и к чему был плохо подготовлен, когда отправил меня к порогу Александра.

Быть "питомцем" Александра, по сути, не что иное, как быть его горничной, а не сексуальным рабом, как я боялась. И, несмотря на “тренировку”, о которой он говорил в то первое утро, похоже, ничего из этого на самом деле не материализуется. На самом деле, несмотря на все, что произошло в тот первый день, он, кажется, с каждым днем все больше и больше отдаляется от меня. Я точно не знаю, что я чувствую по этому поводу.

С одной стороны, я не хочу, чтобы он уделял мне слишком много внимания. Даже если мне его немного жаль, я также напугана. Я ничего не знаю о нем или о том, что он может натворить в неподходящем настроении, и его угрозы наказания не были забыты. Но если он не обращает на меня внимания, как я могу угодить ему настолько, чтобы заслужить желаемую награду… повидаться с братом и привести в действие свой план побега? Пока он не позволит мне уйти, у меня нет никакого выхода. Я надеюсь, что он обратит внимание на то, как хорошо я выполняю задания, которые он мне поручил, и поэтому я с головой бросаюсь в уборку квартиры, несмотря на то, как мало меня когда-либо заботила работа по дому.

Он не сказал мне держаться подальше от того, что кажется его кабинетом, поэтому, когда я убираюсь там, мне требуется некоторое время, чтобы осмотреться. Не потребуется много времени, чтобы понять, что он, на самом деле, умопомрачительно богат. Я нахожу финансовые отчеты, которые указывают на это, а также счета на продажу различных вещей, которые я видела в доме. Он, похоже, своего рода коллекционер: книг, антиквариата, произведений искусства и так далее, но все, что он покупает, так или иначе повреждено, что указано в купчих. Ничто из того, что он покупает, никогда не бывает первозданным. Мне еще больше, чем когда-либо, интересно, что с ним на самом деле происходит, почему он накопил такое большое количество дорогих вещей только для того, чтобы позволить им плесневеть в темной квартире. Когда я убираюсь, я открываю шторы и впускаю свет. Иногда, когда я возвращаюсь через комнату, они снова закрыты, как будто в какой-то момент вошел Александр и погрузил дом во тьму. Это как жить с призраком. Если бы он не прикасался ко мне, иногда я думаю, что задалась бы вопросом, не нахожусь ли я все еще где-то под воздействием наркотиков, в каком-то фантастическом сне с привидениями.

Библиотека очаровывает меня больше всего, и, к моему бесконечному удовольствию, у меня есть масса времени, чтобы провести в ней время. После того, как квартира вымыта сверху донизу и каждый грязный предмет одежды и постельного белья в доме выстиран, сложен и убран, процесс, который занимает большую часть моих первых трех дней здесь, поддерживать порядок не займет много времени. Мои ежедневные дела по дому занимают всего несколько часов утром и вечером, а остальное время я прячусь в библиотеке. Сначала я держала под рукой чистящие средства, чтобы при необходимости придумать отговорку, но к концу первой недели я поняла, что Александр не собирается меня искать. Во всяком случае, он старается держаться от меня как можно дальше.

Как только я поняла это, я почувствовала себя в библиотеке как дома. Из всех мест в квартире это единственное, где я действительно не чувствую себя некомфортно. Несмотря на мое давнее чувство вины за то, что мне здесь вообще что-то нравится, я начинаю с нетерпением ждать той части дня, когда смогу подняться наверх и проскользнуть в библиотеку, разжечь огонь в каменном камине и взять любую книгу, которую я читала. Я отдергиваю тяжелые бархатные шторы, сворачиваюсь калачиком у окна и смотрю, как над Парижем падает снег, а на заднем плане потрескивает камин. В такие моменты, очень похожие на тот первый ужин в одиночестве, я почти забываю, зачем я здесь, и растворяюсь в этом волшебстве. Я никогда раньше не испытывала ничего подобного в своей жизни и никогда не думала, что столкнусь.

Но в конце концов мне всегда приходится выходить наружу.

Однажды вечером, примерно через неделю после моего приезда, Александр даже не спустился к ужину. Каждый предыдущий вечер он готовил его, никогда не прося меня что-нибудь приготовить. Я не знаю, потому ли это, что ему действительно нравится готовить, или потому, что спрашивать меня, умею ли я, потребовало бы от него сказать мне слишком много слов. Тем не менее, каждый день с тех пор, как я приехала, Александр готовит завтрак и ужин, оставляя меня добывать остатки на обед в перерывах между домашними делами, и я никогда не видела, чтобы он ел.

Когда он не появляется к ужину, я заканчиваю тем, что слоняюсь по кухне, гадая, что, черт возьми, мне теперь делать. Я боюсь подниматься и искать его, но в то же время я в равной степени боюсь того, что может случиться, если я исчезну в другой комнате и ему придется искать меня. Как бы сильно я ни ненавидела все его разговоры о правилах и тренировках в первый день, я почти начала желать этого. Это кажется менее неизвестным, чем постоянная неуверенность в том, для чего, черт возьми, я на самом деле здесь.

Наконец, когда уже давно стемнело, а его все нет и в помине, я роюсь в холодильнике в поисках чего-нибудь съестного. Я нахожу остатки жаркого, свежий хлеб на закваске, немного французского сыра и зернистую горчицу и делаю себе бутерброд, завернутый в салфетку, а затем несу его наверх, в библиотеку.

Оказавшись внутри, с закрытой дверью, я чувствую себя свободной. Снова идет снег, тяжелые, густые хлопья, и я развожу ревущий огонь в камине и наливаю себе полбокала вина из уже открытой бутылки в винном шкафу. Я предпочитаю сидеть, скрестив ноги, на большом ковре перед камином, есть свой изысканный сэндвич, пить вино и смотреть, как падает снег. На мгновение мне кажется, что я нахожусь в своем собственном маленьком мире. А потом, как всегда, я думаю о Джорджи и лондонской квартире, о том, что он, возможно, делает прямо сейчас, и о том, как близко Рождество. Всего несколько недель, и он проведет первое Рождество в своей жизни без семьи, без меня, если только не случится какого-нибудь чуда. Этого достаточно, чтобы убить любую радость, которая у меня могла быть.

Я доедаю свой сэндвич, допиваю остатки вина и бросаю салфетку в камин. Остаток ночи я пытаюсь читать свою книгу, свернувшись калачиком на шезлонге у окна, но это трудно. В доме очень тихо, и я не видела Александра с тех пор, как утром он для меня оставил завтрак.

Что, если он мертв? Это пугает само по себе. Я была бы еще более одинока, чем сейчас, в незнакомом городе. Я была бы свободна… но что бы я с этим делала?

Я говорю себе, что он, вероятно, просто спит или избегает меня. Не раз за прошедшую неделю, после его вспышки гнева за обеденным столом, мне хотелось рявкнуть ему, что, если я ему не нужна, он должен просто отпустить меня, как я просила в то первое утро. Но каждый раз, когда я подхожу ближе, я вспоминаю резкое “нет”, которым была встречена моя просьба, и его разговоры о наказании за плохое поведение. Он может забыть другие вещи, но я не хочу делать ставку на то, что он забыл это.