Подгоряне

разочаровывалась в любви. И все это проходило под твоим крылом, Москва, под

твоим любящим взглядом. Счастлив человек, который подолгу живет на одном и

том же месте, прильнул к нему сердцем, прикипел. Только в этом, случае он

испытает ни с чем не сравнимую ответную любовь. И где бы, в каких бы краях

он ни побывал потом, он всюду с неизбывным трепетным волнением будет

вспоминать когда-то покинутый им возлюбленный уголок на огромной земле и

будет бесконечно счастлив от одного только этого воспоминания. И счастье это

носит устойчивый характер, потому что рождено от взаимной, непреходящей

любви, из которой возникает и другое, может быть, самое главное и самое

важное - чувство патриотизма.

Есть среди нас непоседы, которые и года не могут прожить на одном

месте, все куда-то бегут, уезжают, улетают. Этакие современные бродяги,

оснащенные сверхбыстрыми ногами и крыльями. Всюду нм хочется побывать,

все-то увидеть. "И что же тут плохого?" - спросите вы. А плохо то, что как

бы он ни мотался, он все равно не сможет обскакать всю планету по имени

Земля. А если б и обскакал, то как следует ничего бы не увидел, не

разглядел, не оценил. В бешеном перемещении по городам и весям ты не в

состоянии и полюбить: калейдоскоп красив в переливе своих красок, но он

холоден для души, не затронет в ней ни единой струны. Мотаюсь по белу свету

в поисках чего-то неясного, неопределенного (в действительности -

прозрачного), в конце концов найдешь лишь горечь разочарования от

нереализованной мечты. Впрочем бродяга вряд ли способен испытать даже это

чувство!..

Находясь далеко от дома, я не раз ставил перед собой нелегкий вопрос:

где же мое место на этой грешной земле? Почему я не в Кукоаре? Или в других

близких для меня местах? И чтобы как-то успокоить себя, отвечал: долг! Никто

меня не заставлял, я сам взял на свои плечи тяжесть этого долга - работать

со студентами-демократами, с прогрессивной молодежью, приехавшей к нам из

других, нередко очень далеких стран за знаниями, что означало проявить себя

во многих качествах: переводчика, наставника, экскурсовода, репетитора и в

известной степени няньки. Добровольно обрек себя на то, чтобы находиться в

гуще не столько радостных, сколько печальных событий. Монгол не умел

плавать, а я этого не знал, хотя и отвечал за его жизнь. Венгр Бохор страшно

мучился зубной болью, и я водил его к врачу. На одной из улиц в центре

Москвы стайка озорных девчат, балуясь, набросилась на моего подопечного,

свалила в сугроб и начала натирать снегом его щеки и уши. Сперва мне

показалось, что девчонок привлекла внешность венгра, в особенности его

красивые усы. Но дело было в другом. Убирая снег с трамвайной линии, девчата

увидели, что у проходившего рядом венгра побелели щеки и краешки ушей.

Северянки, хорошо знакомые с фокусами матушки-зимы, испугались: иностранец

явно приморозил лицо, не замечал этого и продолжал как ни в чем не бывало

вышагивать по улице. Я тоже был южанином и с капризами русской зимы не успел

хорошенько познакомиться, а потому и принял действия девчат за озорство.

3

– Пока ты тут отдыхаешь, поглядывай за дедушкой. Он теперь как дитя

малое. Совсем впал в детство!
– говорила мне мама.

Легко сказать: "Поглядывай за дедушкой". Мне было бы легче пасти сотню

зайцев в степи, покрытой высоким бурьяном, чем иметь дело с дедушкой, с его

непредсказуемыми поступками. Мало того, что он совал свой нос во все

совхозные дела в нащей Кукоаре, он еще подрядился отыскивать источники воды

в соседнем богатом хозяйстве, где работал Никэ. С этой целью заключил

договор с промкомбинатом, который должен осуществлять бурение колодцев. Никэ

приезжал за стариком на рассвете и, усадив его в коляску своего мотоцикла,

возил по всем местам, на которые тот указывал. Возил по полям, занятым

сахарной свеклой. Возил по садам и виноградникам. По подсолнечникам. По

люцерне.

А старик все мотал головой - не то, не то, мол! Он искал места, где рос

влаголюбивый бурьян, прозванный по внешнему своему сходству "носом индюка".

Дед обнюхивал все межи, все углы. Часто задумывался, что-то прикидывал в

уме, копался руками в песчанике, брал из него пробы. Лишь ему одному

известным способом определял влажность почвы. И когда находил то, что искал,

втыкал искривленный годами и тяжкой работой перст в землю, как бы говоря:

вот тут!

Выездная строительная колонна промкомбината выдавала готовый колодец.

Рабочие пускали в дело свои машины, "сверла с дымом", как называл гидробуры

дедушка; они, как гигантские кроты, зарывались в землю. Когда бур достигал

подземных ключей, в готовые отверстия они погружали длинные цементные

трубы - пока делали то да се, вода поднималась и поднималась по цементной

трубе, наполовину заполняла колодец.

– А как вы будете чистить его? - спрашивал в крайнем недоумении

дедушка.

Рабочие промкомбината смеялись. Молча погружали запертое на замок ведро

в темную глубину цементной трубы и с помощью привода на металлическом колесе

быстро вытаскивали его наверх уже до краев наполненным водой, которую давали

на пробу дедушке. Не только старик, но и я не представлял, как можно было

чистить колодец, когда в его пушечное жерло едва пролезало ведро, - в нем

человеку и не повернуться.

– Это, мош Тоадер, не те колодцы, которые чистят. Кончится годная

вода, будем бурить другой колодец, в другом месте!
– весело пояснили парни.

– Э-э-э,.
– морщился недовольный дедушка, - пустая работа! Дороги

царские, кони барские... Коровьи образины! Трудитесь попусту.