Подкарпатская Русь (сборник)

Дмитро Дмитриевич, честнейший трударь, внутренне протестовал против маячного довольствия себе. Но выступить открыто не решался. Ничего не мог с собой поделать. Не хватало на то воли. Он понимал, плевать против ветра – только выпачкаешься. Да ветер с верхов не уймёшь. А раз так, чего ж внапрасне противиться? Пусть всё идёт, как идёт, как хотят того и колхозный, и районный, и областной генералитеты. У них в этой возне с маяком свои неколебимые доводы. Любой ценой давай маяк, на которого потом уже будут подгонять-поджимать в работе остальной трудовой люд.

Все в звене да и сама Маричка всё это распрекрасно знают. Но все крепонько держат рты на замочках. Знают, где что сказать, а где и промолчать. Комвыучка!

Подумала Маричка про маячное довольствие старого коммуниста, усмехнулась. Но строго продолжала так:

– Ну как, побежим выговаривать себе тепличку – не без иронии допирала. Или?..

– Остановимся на или, – сказали все в один голос, и каждый про себя не забыл подумать про маячное довольствие Вернигоры.

Осваивали молодые Мочар при подспорье Вернигоры.

Обошёл весной поле, придиристо посмотрел, как удоб– рено, как подготовлено. Доволен был. Оборот пласта нор– мальный. Ни одной селезёнки не оставили. Без огрехов вспахано, выровнено, чисто от сорняков.

Позже, когда надо было вести обработку междурядий, а Маричка всё крутилась на сессии в институте, где заочно училась на агронома, Вернигора на самом деле взял на себя генеральско-свадебную управу и в молодёжном звене.

А чего не поводить рукой?

Пускай все видят: хоть и стар маячок, да ещё светит.

Уже совсем счернело, когда Богдан с Маричкой подо– шли к магазину. Магазин был диковинно нарядный, но– вёхонький. Весь с лица из стекла.

Богдан подал десятку продавщице.

– Наилучших конфет.

– На все?

– Есественно… – сановито качнул головой Богдан.

– Вот это путём! Да нашей Марийке, хлопче милый, надо каждый день подарки дарить! Заслужила, ой как ещё заслу– жила!.. Да за один вот этот магазин бабоньки и не знают, как и возблагодарить. То вот вы, – уважительно протянула Богдану пухлый кулёк, – подошли да спокойно взяли… А то даже за теми же серниками за пять лети верст!

Стоит Маричка, застенчиво опустила глаза, будто пробирают её с песочком.

Удивлённый взор кинул на дивчину Богдан.

– Что вы ещё такое сотворили, что старухи на вас не намолятся?

– А-а, больше звону… – как-то виновато улыбается Маричка и медленно выходит первой на улицу.

– А всё же?

– Неподалеку отсюда ютилась лавка в старой хатёшке. Совсем плохая стала хатинка, прихлопнули магазинушко. И что поднялось… Верно, как колодец высыхает, честь воде прибывает… Хлеба ли, соли ли, кусок ли мыла… За всяконький пустяковиной стреляй в центр села!.. Раз вваливается ко мне женская делегация. Были там и из моего звена. «Мы выбирали тебя в депутатки? Вы-би-ра-ли! Ты нам слуга? Слу-га! Служи. Спрашивай-требуй. В закрытый рот муха не залетит! Хлопочи! Нехай ладят нам на нашем краю магазин, да не абы какой. Картинку!» Завертелась я, как посоленная. Бегала, бегала по верхам… Подживила, выбегала. И самой не в веру… Прямо нарисовали…

– Магазинщица права. Да за такое вам каждый день надо подарки! Вот на первый случай…

Богдан неловко протянул кулёк с конфетами, досадуя на себя, что не отдал за разговорами сразу, ещё в магазине.

– Так много?! – детски восхитилась она. – Да что с ними делать?

– Тут уж я вам не советчик… хотя, – усмехнулся он своим весёлым мыслям, – как это одна соседке говорила: ешьте, ешьте, кума, не жалейте, как дома… Я шучу. Берите, берите…

– Спасибо.

Вечерняя дорога привела в урочище Мочар, где впервые встретились.

Ночь засветила уже и самые маленькие звёзды, рассыпала по лазоревому полю золотое просо.

Неторопливо шли Богдан с Маричкой по «коридору».

С обеих сторон под слабыми вздохами ветра вздрагивали широкие тёмные ленты кукурузных листьев.

Скобкой указательного пальца Богдан постукивал по трубе, что вдавилась в мякоть почвы посреди «коридора». Сронил:

– У вас кукурузища лес лесом. Словно тут жирная земля…

– И тем жирней, чем гуще польёшь потом…

– Так говорите, будто совсем пустая.

– По крайности, была…

– И теперь – такое! – в печальном восторге повёл Богдан рукой вокруг, показывая на глухо-таинственно шумевшую чащу.

– Такое, – сторонне подтвердила Маричка. – И правились к нему тяжело…

Год выпал… Не позавидуешь. Бесснежная зима припла– вила позднюю холодную весну, дождливое лето.

Покрывшая делянку вода болезненно желтила и без того слабые растеньица.

Предложила Маричка прополоть в третий раз.

– Но мы ж обычно полем дважды, – отхлестнули ей.

– Маловато. Смотрите, какой бурьян прёт! Страшный, как смерть.

– Не хваталась бы за этот Мочар, не пёр бы… Эх, кукол– ка, когда что затеваешь, подумай и про конец. Оч-чень до– рого обойдутся нам твои громкие речи про молодую гордость.

Молча кутаясь в клеёнку, Маричка ещё злей орудовала под дождём мотыгой. Два раза в году лето не бывает.

Следом – девчата.

Задние колеса поспешали-таки за передними. Не отставали.

А когда чуть просохло, в дело вошли трактористы.

Подкормили. Окучили.

Зелёного в листьях вроде набавилось. Однако подыма– лась кукуруза чересчур плохо, копотливо.

Вперёд об эту пору шумел уже трехметровый лес. Сей– час же дитя пойди – видать.

– Дмитро Дмитрович, эти маломерки, – с тревогой Ма– ричка показывала на своё поле, – выкормят ли добрые ко– чаны?

– Пожалуй, дожди помешали опылению.

Маричка за помочью в ученическую бригаду.

Назавтра ребята стряхивали пыльцу с цветка на цветок, вели искусственное опыление.

И взяло-таки звено по сто семнадцать, всего-то на пять центнеров меньше против Вернигоры.

Вот такой был вечер.

Поздравляя Маричку, Вернигора сказал:

– А я что говорил? У кого есть на плечах голова, тот расчесаться су-ме-ет! Молодчинка!

Мочарская история поразила Богдана.

Как это можно, недоумевал он, вырастить два початка не только там, где рос один, но и там, где не росло ни одно– го?

Странное, гнетущее чувство неизъяснимой вины овладело им. Он видел, как пленительно-беззащитная Маричка мягко прижимала к щеке кукурузный лист, что лёг к ней на плечо темно-зелёным крылом, и путано, покаянно думал: