Подкарпатская Русь (сборник)

Доктор обвёл её неспешным цепким взором.

– Насчёт лично ваших шансов я, пожалуй, хватил лишку… Во-первых. Вы с товарищем были на разном расстоянии от провода. Лично вы были дальше. Понятно, потенциал земли под вами был меньше. Он, – врач указал на Льва, – был ближе. Через него прошёл ток большей силы. Во-вторых. Он попал под шаговое напряжение. Ток по телу его растекался самым опасным путём: со ступни с большим потенциалом к сердцу и к другой ступне. По вас же ток шёл другим путём… Кстати, какой вы прикоснулись рукой к пострадавшему?

– Правой. Она у меня вроде как занемела…

– Ток прошёл. Мышцы внутри обожжены… Эту беду от вас я отведу… Так вот, ваше счастье, что именно правой. Помимо того, что по вас прошёл ток слабей, шёл он ещё и не так опасно: через правую руку, в обход сердца и в ноги. По пути наименьшего сопротивления… Схватись левой… Говорили бы сейчас?.. Не знаю… Да и обувь… На нём кожаные туфли с сырой подошвой, на вас резиновые боты. Есть разница?

Вот теперь и через три года жалеет Маричка на кладбище, что не схватилась тогда левой рукой.

«Лёвушка… Золотко… Милый мой соколик… Не ток, не трусость моя отогнали меня тогда от тебя. Ты сам… И только после я поняла, почему ты оттолкнул, отбросил меня от себя в ту последнюю минуту. Я и тебе скажу, не потаюсь… Ты обиделся, что подала я тогда правую руку. Правая для всех, левая для единственного друга. Ты и в такой кусочек времени, может, в сотую долю секунды, разобрал, какую именно руку протягивала я тебе… И отбросил. Иди ко всем, будь со всеми!.. А мне никто не нужен, мне нужен ты один… Когда ты упал, все бежавшие за тобой остолбенели. Никто не знал, что же делать, чем же тебе помочь. Глазами шалыми спрашивали друг у друга совета, не двигаясь с места. И только мне некогда было теряться. Не остановилась как все, не стала играть в переглядки. Поскорей поднять! Отвести от тебя беду! Взять твою беду!.. Это потом я узнала, что ты под током мог продержаться всего-то что-то около половины секунды. Что я могла в полсекунды сделать? Полсекунды мне не хватило на добро. Полсекунды мне хватило только на глупость. Сунула правую… Это какой-то демон толкнул именно правую. И в этом моё преступление перед тобой, перед нашей любовью. Но посуди. Было ли в тот момент когда разбирать, где левая, где правая? Случай мог кинуть и левую, тебе одному принадлежащую. Тогда бы ты не отбросил, не отшвырнул меня от себя… Тогда б навсегда мы слились в объятии и никогда-никогда не разлучались больше… Тогда б я сейчас не плакала… Как ты горько наказал меня… И я на тебя не в обиде. Я в обиде на саму себя… Ведь ты же загодя говорил о беде… Предупреждал… Я не поверила… Помнишь, дня за два до похода мы встретились. Последние обговорили мелочи походные, я под интерес и напомни: «На той неделе у тебя день рождения. Не забыл? Двадцать четыре… Скоро гульнём на ять!» А ты скорбно так улыбнулся и ещё скорбней проговорил: «Ты погуляешь, моя Ками-сама [96] . А я нет». – «Да брось ты эту хандру! Всё так прекрасно кругом! Расшибец!» – «У меня какая-то давящая пустота в груди… Сердце что-то ноет… Умру, наверное, скоро…» Я и взвейся: «Знаешь что, друг! Ты сына не воспитал, дерево не посадил. А умирать собираешься?..» Какая я до тошноты правильная была. Почему я не положила веры твоим чёрным предчувствиям? Не знаю, не знаю… Я не верила тогда… Я не верю и сейчас, что ты ушёл… Кажется, отлучился в район по делам и вот-вот вернёшься… Ребята по-прежнему тебя любят. Чтят. Из живых, из коллектива, не вычёркивают… Аккуратно платят профвзносы… Работают за тебя… В ведомости только против твоей фамилии всегда белеет чистая полоска. Не мажут её. Никто не расписывается, а зарплату твою пересылают в детдом, возле которого случилась с тобой беда… А так… Что ещё?.. Да. Наконец-то женился Жорж Савенков. Взял из Долгого Ларису Криворотову. О своём браке Жорж сказал как-то: «Покончил жизнь самоубийством!» – и при этом хорошо засмеялся… Наша Оля Дудченко среди доярок района выскочила на первое место… Ваню Пилипа переводом сосватали в Иршаву. Люба Потешина кончила торговое училище, теперь в продмаге наводит глянец… Давно там не было порядка… Отслужил Витюк Черкас. В бескозырке королевствует. Очаровал, захлестнул до сердца. Девки вьются хороводом. Да… Налаживается Витюк в Москву. К своей Танечке Венецевой… На днях у нас в Чистом пела Жанна Бичевская. Ты так её любил… Пела… «Милый мой, возьми меня с собой. Там, в краю далёком, была б… тебе… женой…» По телевизору прошёл «Подросток». В фильме твои любимые Наталья Гундарева, Олег Борисов… Что ещё?.. Бабушка моя долго хворала. Еле оттерлась от болезни. В воскресенье первый раз встала. Я плела. Она шатко подскреблась – там вся сияет! – села к коклюшкам и вальнулась вбок. Едва удержала я её на стуле. Смеётся: «Чуть бабука не кубыркнулась… Совсем сгасла… Шутка в деле… А пораскинуть… Який спрос сымешь с моих с девяноста? Яку пенку смахнёшь с моих старючих годов? Ось шо, внука… Шоб не качалась я былинкою в поле, привяжи меня к стулке». – «Бабуня, да вы что! Кто чужой войдёт, что подумает?» – «Вяжи!! Я тебе заздря вчила кружева плести? Ты выполнительная… Вяжи, отрабатывай должок… Как же это не в деле сидеть?..» Ну, привязала… Плести она уже не может. И без коклюшек не может. Со счастьем ребёнка грохочет коклюшками, слушает их гром не наслушается. Ей кажется, она снова плетёт… Смотрела-смотрела я на бабушку да и заплакала… Знаешь, мой сладкий, я перед тобой виновата и сейчас, виновата тем, что наобещала всё тебе рассказывать, что происходит в Истоке, а сама кой да что стаиваю. Как-то не хочется тебя тревожить, всё молчала про преподобного папу… Ты не забыл, папой ты называл Иосифа Абрамовича, голову колхоза Якубовича? Так вот этот прыткий папа, аршин с кепкой, первый прокрякал твоей маме о беде, сам толком не зная ничего. Мы, походчики, ещё не втащились в Чистый, а папа уже эахлёбисто звонил на всех углах. На похоронах он чувствительно бил себя в грудь воробьиную, клялся-чирикал, что колхоз всенепременно поставит хороший памятник. Постучал и забыл. Только с месяц тряс его овечий кашель, больно уж усердно подсаживал на похоронах себя в грудки. Парубки и пусти шапку по кругу. Кинь кто сколько может. Провели ещё субботник. На молодых рублях и возрос памятник… Вот такие они, милый, дела… А оградку не стали ставить. Ты как-то ненароком в шутке уронил, что если умрёшь, то б не хотел, чтоб была на могиле ограда. «Я агроном. Не отделяйте меня от поля». Это я запомнила…»

96

Ками-сама – божество горы Нараяма в Японии.

7

Жена

три угла держит в доме, а муж – один.

Нарастающий шум машины, натужно приближавшейся снизу по дороге, что чёрно простёгивала мимо кладбища с противной стороны, заставил Маричку подняться. Ей почему-то показалось, что в машине её все равно увидят. Маричка упёрлась руками в осклизлый холод острого края плиты, резко оттолкнулась и, всплывая, зажмурилась: навстречу машина гнала плотную стену золотистого света.

Несколько притерпевшись к свету, Маричка чуть раздёрнула глаза. Машина с асфальта нырнула в пологую канаву, с подвоем выкарабкалась и по крайке погоста взяла к Маричке, поднося всё тесней и тесней скачущую белую полосу света. Защитительным крестом вскинула Маричка руки, отгораживаясь от яркого, обвально-слепящего огня.

«Кого это лешак сюда несёт!» – насторожённо подумала, полуотворачиваясь.

Вкопанно, как-то устало замер «бобик» возле Марички.

Сухой, короткий, словно выстрел, хлопок дверцы.

Удивленно-торжественный бас Богдана:

– Мари-ика!.. Ты чего здесь?..

– Я… Я… – пропаще залепетала Маричка.

И тихо.

Только дождь яро толчётся на брезенте машины.

Богдан дрогнул, близко увидев измученное мокрое девичье лицо.

«Не с дождя, со слёз мокро…» – опало подумал.

– В такой проливень… Одна… На кладбище… – сбивчиво рокотал Богдан. – Что всё это значит?..

– А то и значит!

Маричка широко замахнулась ударить, но путевой оплеушины не получилось; так, кисло мазнула по щеке и с больным взрыдом повалилась Богдану на грудь.

– О господи! Прости всё сразу, – приобнимая ласково Маричку за остренькое плечо, повинно зашептал Богдан. – Марика, капелька ты моя чистая… Бей! Я заслужил… Виноват перед тобой… Отбил номер – получай, чтоб… – схватив её за локоть, с силой полоснул её кистью себя по щеке, по другой, – чтоб в пятках отдавалось…

Маричка выдернула локоть, занесла за спину.

– Бей, жги, только прости за всё… Не тянет бить – ругай. Ругачка для нашего брата прогресс. Нас, мужиков, надо строгать да строгать… Мы воск…

Маричка безразлично повела плечом.

– Да, да, – разгораясь, просветлённо подтвердил Богдан. – Ты как не от мира сего… Видишь жизнь в цветном исполнении. Прям готовенького, в упаковочке, хочешь заполучить мужа. А так, моя пикколо бамбина [97] , увы, не бывает… К слову, в тебе сто шестьдесят четыре сантиметра. Да знаешь ли ты, что у тебя рост Венеры Милосской?

97

Пикколо бамбина (итальянское) – маленькая девочка.

Маричка охладело молчала, и Богдан, смятый её безучастностью, заговорил уже сдержанней, рассудительней.

– Ношение брюк ещё не доказательство, что ты мужчина. Ты вон сама носишь брючки. Нынче мужик – это тупак, пластилин в брюках. Бери и лепи, что душеньке угодно. Это воск. Что хошь, то и сливай. Ты вон, например, – прошу извинить за громкие словеса! – слила из меня совсем нового человечину!

– Будет тебе заливать… – затихая в слезах, отстранённо буркнула Маричка.

– И не думал! – воскликнул Богдан, радуясь, что наконец-то подала Маричка голос. – С тебя… С твоей делянки завязалась новая эра в моей беспутящей житухе! Того-то я не мог в эту неделю и на минуту вырваться. Я там, извини, не девок шелушил. Сдавал комиссии свой участок от твоего поля и дале на запад. Беготни-и!.. Зато и отвалилось такое, что разом не обскажешь. Представляешь, моих солдатушек придавили экспресс-премией! И за что? Одни красивые глазки премию не выволокут… За то, что отхватывали мень нормы на отчуждение. Знаешь же, надо двенадцать, а мы – восемь. И весь дёрн чин чинарём сберегли, вернули на прежнее… Полный порядок… Выходит, запели, можно и на восьми распрекрасно работать. Так что теперь за восьмёрку пыхнула целая война. Говорят, вроде везде введут такую ширину. Конечно, и противников тучи. Противников этой восьмиметровки. Пока перемалывали… То да сё… Куда от дела?.. Метался, бегал до сдвига фаз…

– Бегающий патриот… – укорно покачала головой Маричка. – Метался всю жизнь до этого… Видать, метаться тебе и дальше, шатун…

– А как не метаться, голубанюшка? Как не суетиться, будто змея на кочке?.. Верно французы говорят, надо идти своей трудной дорогой, а не дорожкой с подстриженными газонами. Я и иду своей трудной… Жизнь везде достаёт…

– Значит, вся жизнь там? На газопроводе? А здесь что, могила? Я его жду, жду… – Маричка обиженно замолчала. Вслух подумала: – Весь ты там, в своих хлопотах. Даже на свадьбу не спешишь. А поспешишь ли потом домой? После свадьбы?

– Ну я же приехал… Свадьба-то завтра!

– Ах, в счастье попал… Ты б на свадьбу ещё заместителя прислал своего или шапку вместо себя, как…

– Думаю, – вскозырился Богдан, перебив её, – Бог мне простит мою резкость и ты тоже… Во-первых. И в мыслях не было походить на того типа из истории, чью тень ты на меня тянешь. А что до шапки, так я тебе её принес домой в чемодане со всеми своими тряпочками ещё месяц назад, на второй день после заявки. Так что шапка у тебя дома уже давно. Во-вторых…

Богдан осёкся.

Не хватило пороху выдержать строгость и, извинительно, в досаде коротко вскинув руки, повёл уже уступчивей, мягче, шелковистей.

– Заранее прошу тебя. – Он тихонько взял её за плечи. – Брани почаще, буду слаще. Если б… Опять сносит на тогда… Замахнулся я на двадцать четыре. Расстегнул глотку… Задала ты пфейферу. Чётко осадила на восьмак. Возьми тогда мой верх, дело б у нас рассохлось, остался бы я прежним гастролёром-рублехватом, этаким лихим савраской без узды. Но ты устояла на своём. Вступилась за ленточку земли. А кончилось… Именно с первой встречи с тобой… Именно с твоей земли пошёл я в чём-то… другой. Со временем помалу как-то поднялся в собственных глазах, в глазах всей стройки. Возведут вот, глядишь, в норму нашу восьмиметровку… А без тебя был бы этот зачин? Понимаешь, кто ты для меня? Для моих солдателли?