Подметный манифест

Архаров и Левушка посмотрели друг на друга столь выразительно, что даже вертопрах Вельяминов сообразил, что у них на уме.

–  Да вы что это?! Да вы!… - воскликнул он, являя собой образ отчаяния: дыхание отяжелело, глаза вылезли на лоб, смыслу в них не осталось вовсе.

–  Молчи, дурак, - тихо сказал Левушка.
– Молчи, Христа ради… Николаша, может, мы его в ложе запрем? Свяжем и запрем?

–  Брыкаться начнет, - отвечал Архаров.
– Бабье переполошит. Да и нечем. А что, Тучков, там ведь купидонов с небес на веревках спускают?

По взгляду Левушка понял, что Архаров имеет в виду таинственный закулисный мир.

–  И точно, - отвечал он.
– Идем, Вельяминов. Моли Бога, чтобы нашлась для тебя прочная веревка.

Недоросль рухнул на колени.

Тут из-за изгиба коридора послышались шаги, голоса, медлить было никак невозможно, Левушка распахнул дверь, а Архаров за шиворот втащил туда Вельяминова.

Оказались они в полумраке - где-то горела свеча, но далеко и высоко. Почти сразу от двери вверх вели четыре ступеньки, и Вельяминов первым делом рухнул на них. Но не заорал, а зашипел.

Обер-полицмейстер вздернул его на ноги и бок о бок с ним поднялся на малую площадку, от коей начинался короткий черный коридор. Справа была стена, слева же - нечто наподобие высоченных ширм.

–  Дальше куда?
– спросил Архаров.

–  Ради Бога, Николаша, стой и не двигайся, не то как раз выскочишь на сцену, - прошептал Левушка.
– Заместо купидона… Пропусти-ка…

Он проскользнул вперед, прижимаясь спиной к стене, заглянул куда-то, повернулся к другу, прижал палец к губам - и беззвучно исчез.

–  Куда ж тебя девать?
– спросил недоросля Архаров.
– Хоть бы чулан сыскать, запереть тебя, сударь, что ли…

–  Что я вам плохого сделал, Николай Петрович? Я ж вам гнилого слова не сказал…

–  Не сказал, так скажешь. Да и не мне.

–  А коли я слово дам?

–  Гнилое, что ли?

–  Господин Архаров, я дворянин и шпагу ношу, - дрожащим голосом сообщил недоросль.
– И слово свое держать обязан…

–  Ты-то?

И тут на Архарова накатило. Он редко с кем-то говорил о своих подчиненных. Внутренняя жизнь Рязанского подворья не то чтобы скрывалась от света - а просто он полагал, что посторонним знать о ней следует поменее. Но, держа за ворот дорогого кафтана этого двадцатилетнего простодушного петиметра московской выделки, волей-неволей нюхая окружающие его ароматы, сладкие и навязчивые, обер-полицмейстер не выдержал.

–  Тебя, сударь, коли помнишь, мои молодцы спасли. Они, сударь мой, колодники, и на каторгу лишь потому отправлены не были, что чума помешала. Так они слово держат, им я верю. Ты же и понятия такого не имеешь, чтобы сказать - да так же и поступить. Неоткуда в тебе быть понятию… И про дворянство-то свое ты лишь с перепугу вспомнил. Ты не русский дворянин, ты французская обезьяна.

Очевидно, и до Архарова кто-то потчевал недоросля такими кумплиманами - скорее всего, тетушка Хворостинина, любившая его неразумно и по-московски, без галантонностей, желавшая наставить на путь истинный. Архаров понял это по тому, как промолчал Вельяминов.

Тут появился Левушка и бесшумно подбежал к обер-полицмейстеру.

–  Там Горелов бесится, - прошептал он.
– Время начинать, актерку нигде сыскать не могут! Прямо в короне пропала!

–  Ну, Дунька, ну, лихая девка, - только и мог вымолвить Архаров.
– Тучков, напомнить не забудь - как кончится эта околесица, возьму ее на содержание, и экипаж ей будет, и все…

–  Но, Николаша, Горелов там один.

–  Как это - один?

–  С ним челядь какая-то, у одного егерский патронташ - знаешь, на сорок патронов, еще у одного - пистолет на портупее. Никого из сообщников с ним как будто нет, ни Ховрина, ни еще кого дворянского звания, ни военного - не сидят же они в зале?

–  Могут быть и в зале. Когда в трагедии до того дойдет, что пойдут самозванца бить, они в публике шум подымут и кричать станут.

–  Так что же делаем?
– спросил Левушка.

– И насчет сего сударика - что изволишь приказать?

–  Это утраж, милостивый государь, я не французская обезьяна!
– вдруг объявил недоросль.
– И могу требовать сатисфакции…

Левушка, безмерно взволнованный, зажал себе рот рукой - обстоятельства были не таковы, чтобы вслух хохотать, а он знал, что коли начнет - скоро не остановится.

–  Коли он один, то мы, пожалуй, и арестовать бы сумасброда могли вдвоем, - не обращая внимания на Вельяминова, принялся рассуждать Архаров.
– Но в таком действии толку мало, а ума и не бывало. Сообщники-то остаются. Их по меньшей мере двое - давний его дружок Ховрин да… да генерал, за которого актерка замуж собралась. И сдается мне, что это Брокдорф.

–  Точно ли Брокдорф?
– спросил Левушка.
– Мало ли какой загадочный немец шатается по Москве и бунтует аптекарей?

–  Он. Кто бы еще добрался до Павла Петровича и выманил у него за давние перед покойным батюшкой заслуги анненский крест на шпагу? Брокдорф, более некому… Суди сам - некий генерал на гореловские деньги снимает дом на Сретенке, живет там с актеркой, а потом некий дома сего житель вместе с Гореловым преследует девицу Пухову и теряет шпагу с крестом… Такое совпадение, Тучков. А Брокдорф - интриган известный. Он, похоже, всю сию интригу и сплел, и княжескую женитьбу на Пуховой тоже он выдумал, чтобы всех в один узел увязать и сторонников надежных получить.

–  А и верно… - прошептал Левушка.
– Но князь?… Российский дворянин?…

–  Горелов для наследника-цесаревича до сей поры пустое место, а Ховрин, сколь я разумею, к нему и соваться бы не стал. Им обоим без Брокдорфа было не обойтись… Но арестовывать его сейчас не с руки. Так что, брат Тучков, требуется иное… Требуется дать сему плоду созреть и свалиться с яблони…

–  Почему с яблони?
– тут же спросил Левушка.

–  Ну, с груши, коли тебе угодно. Сейчас к Горелову соваться не станем, а подведи-ка ты меня к нему поближе…

–  Милостивый государь, - опять вмешался недоросль, - я не французская обезьяна! И коли вам угодно со мной на шпагах переведаться…

–  Мне сейчас станет угодно с тобой на кулаках переведаться, - буркнул Архаров.
– Тучков, куда его девать?

–  Когда ты его сюда притащил, моего совета не спрашивал, - отвечал Левушка.
– А с чего он на тебя наскакивает?

–  Его спроси.

–  Мне угодно получить сатисфакцию, - встрял Вельяминов.

–  Ты сперва хоть в армейском полку год отслужи. А там уж к приличным людям с сатисфакцией своей приставай, - отрезал Левушка.
– Гвардейцы с кем попало, сударь, не дерутся. Идем, Архаров, мы к нему за драпировками подберемся. Может, догадаемся, куда он дружков своих подевал, коли они не в зале с публикой.

–  Тучков, а ведь тут непременно должна быть дырка, чтобы на публику глядеть, - додумался обер-полицмейстер.

–  Их тут много. Идем, да только тихо… и ни за что руками не хватайся… чуешь, чем тут пахнет?…

–  Всякой дрянью, - немедленно отвечал Архаров.

–  Они, сдается, роспись на стенках только сей ночью подновляли, краска еще не высохла. Изгадишь кафтан… да и ты, сударь, тоже…

Левушка, легкий и тонкий, похожий на ту самую рапиру, которой сказочный фехтовальщик, подняв ее над головой, отбивал струи дождя и остался сухим, скользнул вправо - и пропал. Архаров несколько удивился, обнаружив там узкую щель между черными драпировками, и последовал за другом, придерживая ткань растопыренными руками. Вельяминова он бросил на произвол судьбы, полагая, что недоросль никуда не денется - так по гроб дней своих и будет следовать за обер-полицмейстером с требованием сатисфакции.