Подметный манифест

То, что она увидела, заставило ее беззвучно ахнуть.

Трое мужчин волокли в сторону театра связанного Ушакова. Судя по тому, как он припадал на левую ногу, им удалось ранить его либо из пистолета, либо еще как-то.

Дунька не имела ни малейшего представления, что затевается в театре, однако опасность, угрожавшую архаровцу, сразу определила как смертельную. Допросят - да и в Яузу, благо вон она, рядышком.

Нападать одной на троих было бы нелепо - но и оставлять Ушакова на растерзание неведомо кому Дунька не желала. Выход был один - достойный актерки, игравшей в комедиях, или хотя бы будущей актерки, желавшей в них играть первые роли.

Дунька сняла треуголку и распутала плотно уложенные волосы. Сейчас ей следовало быть женщиной, чья прелесть еще более заиграла и выявилась от мужского костюма. Расплетать косу совсем Дунька не стала - она и заплетенная была вершка на четыре ниже талии. Но для того, чтобы часть волос упрятать под шляпу, Дунька попросила горничную Агашу сделать хитрую прическу - начать плести косу с макушки, забирая в нее все новые пряди с боков, и оставив две, выпущенные из плетения хитрым образом, для буклей. Таким образом получился у Дуньки основательно увеличенный затылок, похудевшая коса же свисала всего до талии, и ее можно было запихать в замшевый кошелек. Распутывать все Агашкины волосяные затеи Дунька не могла - не имея при себе гребешка, она бы превратилась в лохматую кикимору. Хватило и того, что она вытянула букли и распушила хвост вынутой из кошелька косы.

Убедившись, что ее уже нельзя принять за мужчину, Дунька вынула из ножен шпагу и, держа ее почти за спиной, поспешила к мужчинам, тащившим в театр Ушакова.

–  Господа, господа!
– крикнула она, подбегая вплотную.
– Моську тут не видали ли? Беленькая моська, выскочила из экипажа - и поминай как звали!

–  Ухряй!
– выкрикнул Ушаков.

–  Верши!
– отвечала Дунька.

Никто не ожидал, что румяная дурочка в мужском костюме ударит шпагой по первой попавшейся руке, удерживавшей пленника. Девка оказалась не слабой, в удар всю душу вложила, тут же отскочила - и пока раненый орал, а товарищи его пытались опомниться, нанесла другой удар по другой руке, принадлежавшей уже другому человеку.

Ушаков, вынужденный опираться на одного из своих пленителей, опору эту утратил и рухнул наземь, сбив с ног одного из раненых. Дунька нанесла было третий удар, но он не достиг цели - жертва успела уклониться.

Жертвой этой был здоровенный дядька лет пятидесяти на вид, широколицый, с лишним подбородком, с кривоватым носом - видать, побывал во всяких передрягах. Как на грех, он тоже имел при себе шпагу - уж подлиннее Дунькиной. И орудовать клинком ему было сподручнее - он был в расстегнутом желтом камзоле, легком, полотняном, Дунька же не догадалась сбросить свой кафтанчик с узкими рукавами и весьма неудобными проймами.

Оставалось только удирать.

Бегала Дунька хорошо - как и всякая девка, выросшая без лишней роскоши. Маленькая еще была на посылках у старших, потом и по своим надобностям носилась с легкостью. Опять же, не путались в ногах тяжелые юбки фишбейного платья. Она, отбежав, повернулась к дядьке и неожиданно даже для себя показала ему длинный язык.

–  Стой, дура!
– крикнул дядька.

–  А хреном промеж глаз не угодно ли?

Дунька вприпрыжку удирала, уводя от Ушакова двух неприятелей и не ведая, что третьего, упавшего на дорожку, более нет на свете - архаровец, навалившись на него, исхитрился пережать ему горло связанными руками.

Раздался выстрел. Дунька даже не поняла сразу, что выстрелили в нее, но промахнулись. Раздался и другой. К мужчинам, преследовавшим ее, спешила подмога. Проскочив мимо лежащего в обнимку с покойником неподвижного Ушакова, двое мужчин, куда более быстроногих, чем пожилой дядька и его раненый товарищ, стали с двух сторон окружать Дуньку. Она прибавила скорости, опять же - бежала по дорожке, им же пришлось бежать по траве.

Вынесло Дуньку к заброшенному домишке с заколоченными окнами, за него она и спряталась, причем вовремя - третий выстрел ударил в деревянную стенку, в самый угол, за которым она укрылась.

Тут в доме неожиданно закричали. Кто-то там, уже охрипнув, отчаянно звал на помощь. Судя по голосу - довольно молодой кавалер.

Дунька затаилась, ее преследователи - также, поскольку стука шагов она не слышала.

Она попыталась сосчитать - сколько же было выстрелов. Получалось три - а гналось за ней четверо. Ежели у каждого два пистолета - остается пять выстрелов. Вполне хватит, чтобы отправиться на тот свет.

В подошву вдавилось что-то странное - камень не камень, жестко, неудобно. Дунька взглянула и уставилась на свою находку с великим недоумением. Это был молоток, чем гвозди заколачивать, и валялся тут недавно - ни чуточки не заржавел.

Драться, имея в правой руке шпажонку, а в левой - молоток, против противников, вооруженных пистолетами, было бы нелепо. Дунька все же подобрала находку, взвесила ее на ладони - да и запустила в дальние кусты, запустила не так, как девки бросают снежки, а точным движением от бедра. Молоток улетел, с треском и шорохом вошел в куст, раздался четвертый по счету выстрел.

Дунька прокралась вдоль стены странного домишки, выглянула из-за другого угла - и понеслась сломя голову.

–  Помогите, помогите!
– неслось ей вслед.
– Кто-нибудь, ради Бога!

Дунька выбежала на дорогу. Слева был парк, справа - Яуза. Первое, что пришло на ум, - кинуться в кусты, иначе ее будут гнать по прямой и хорошо простреливаемой дороге, пока не всадят выстрел в спину. Но кусты росли сплошной стеной. Дунька все же с разбега ворвалась в заросли - и обнаружила за ними забор.

Оставалось удирать без оглядки и молить Бога, чтобы стрелки, паля на бегу, промахнулись.

У них оставалось самое большее - четыре выстрела.

Дунька понеслась к мосту. Там поблизости стоял военный госпиталь, там то и дело проезжали кареты и подводы. Мост был далековато, ну да как же быть?

–  Господи Иисусе!… - прошептала Дунька и припустила еще быстрее.

Раздался пятый выстрел.

Вдали обозначилось какое-то движение - вроде бы карета, сопровождаемая всадниками, ехала Дуньке навстречу. И чем ближе она была - тем отчетливее были фигуры всадников на разномастных лошадях, да и цвет кареты вроде бы определился - черная…

Черная!

Вся Москва, поди, знала эти кареты с зарешеченными окошками.

–  Архаровцы! Ко мне! Ко мне, архаровцы!… - закричала Дунька.

Грянул шестой выстрел…

* * *

Трагедия «Самозванец» меж тем продолжалась - и первое явление Ксении публике прошло блистательно. Никто не заметил, что головной убор не доделан до конца, все с замиранием слушали торжественные сумароковские вирши, которые госпожа Тарантеева умела произнести с бесподобными взлетами и падениями голоса.

Это доподлинно был день ее славы!

Кто стоял рядом с ней на сцене? Крепостные! Жалкие актеришки, принадлежащие какому-то помешанному на театре помещику, не умевшему даже нанять для них приличного учителя. Отбирал он в лицедеи, очевидно, самых смазливых и статных. Кабы Маланья Григорьевна имела хоть малость поболее времени - уж она бы из вышколила. Эти здоровенные детины лишь кое-как затвердили свои роли, а повадку оставили самую плебейскую и всякий раз, как сбивались, корчили прежалостные хари - видать, их за такие проказы прямо со сцены вели на конюшню.