Подметный манифест
Шрифт:
– Кыш!
– сказал им Архаров.
– Передай - пусть рассядутся по экипажам да и катят прочь. Более от них вреда не предвидится. Князя взяли?
– Орал благим матом, ваша милость. Канзафаров его ловко связал. Сказывал, так его баранов перед стрижкой вязать учили.
– Прелестно. Немца взяли?
– Какого немца?
– Брокдорф ему прозвание.
– Прикажете искать?
– Ищите и его, и… и графа Ховрина. Непременно он где-то тут поблизости. Ступай.
Отправив Максимку, Архаров повернулся к карете и увидел, что Дунька плачет, а Вакула, зверообразный монах-расстрига, подобранный Шварцем
Странное зрелище представляли они - Шварцевы кнутобойцы, взятые из подвала кто в чем был, Вакула - так вообще в подбитом ватой зимнем подряснике, окружившие стройного пажа в голубом кафтанчике. Сам Шварц - и тот глядел на них озадаченно.
– Так-то, черная душа, - сказал ему Архаров.
– Пойти поглядеть, что ли, как бояре разъезжаются?
– Видеть вашу милость - сие было бы им весьма полезно, - отвечал немец.
– Однако надобно подумать, куда девать пленников. Их будет, статочно, не менее полусотни.
– Брокдорфа - в карету… Кондратий!
– позвал Архаров.
– Это ты ведь осенью Брокдорфа на улице опознал?
– Я, ваша милость.
– Он, может, среди этих господ затесался и под чужим именем нам представится. Поди всех огляди. Карл Иванович, немцев надобно отделить и допросить особо, может, даже по-немецки. Хорошо бы среди них отыскался Лилиенштерн! По всем приметам он должен тут быть. И дурак Вельяминов!
Конечно, следовало подойти к Дуньке и как-то ее утешить, но Архаров подумал - и решил, что незачем. Девка пережила чуму, потеряла родню и подруг - теперь-то чего утирать ей слезы? Жизнь такова, что не первую свою потерю и не последнюю она оплакивает, опять же - актерка, вечная содержанка, почитай что зазорная девка, было б о ком слезы лить…
Он подумал - и пошел в обход здания к парадному подъезду. Тимофей сразу же двинулся следом.
Там драгуны уже выводили бунтовщиков. Кондратий глядел на них пристально, хмуря брови, но молчал. Не узнавал, выходит, своего Брокдорфа.
– Надобно карету подогнать, - сказал, подойдя, Левушка.
– Чтобы его сиятельство с крыльца - да в карету.
Тут с крыльца свели Вельяминова.
– Эй, этого - сюда!
– крикнул Архаров. И, когда перед ним поставили недоросля, некоторое время глядел на него хмуро, даже с известным презрением.
– И что это тебя, сударь, вечно в какую-то помойную яму нечистый заносит? То к шулерам, то к бунтовщикам?
– спросил он наконец.
– Ваше сиятельство, не знал я!
– с перепугу произведя Архарова в княжеское достоинство, выкрикнул Вельяминов.
– Вот и обезьяна не знает, не ведает, кому и за какие деньги ее продадут. Отпустите дурака. Еще слава Богу, что тетушку Хворостинину сюда не притащил. Каюк был бы старушке.
Петиметр, ощутив свободу, попятился - да и кинулся бежать в аллею, к своему экипажу.
Архаров невольно вспомнил ту давешнюю петербургскую мартышку на крыше. Точно так же, поди, улепетывала от лакеев…
Следовало бы, наверно, хоть слово благодарности сказать ветропраху - все ж именно он помог забраться в мятежный театр. Но Архаров, как всегда быстро, решил, что освобождение и есть сейчас наилучшая благодарность, чего еще словесные реверансы затевать?
– Тимоша, едем в контору. Раздобудь для меня экипаж.
–
Нет!– возразила вновь оказавшаяся рядом Дунька.
– Тут еще что-то, человек взаперти сидит, вопит…
– Какой человек, Дуня?
– Там. В парке, в заколоченном доме.
– Человек в заколоченном доме вопит? Тебе не померещилось?
– Нет, сударь, - отвечала Дунька. Выплакавшись, она сделалась сердита и глядела на Архарова с великим недовольством.
– И где ж тот дом?
Дунька задумалась.
Коли бы аллеи были прямые - она бы могла указать точно. Но кривизна аллей и их сложные перекрестки были виной и тому, что не нашли впопыхах извозчика в боскете, и не смогли вовремя увезти актерку. Теперь же, поди, и увозить было некого - разве что в храм Божий, на отпевание.
Архаров увидел, как Дунька глядит на большие двери театра, и понял - едва выведут бунтовщиков и начнут выпускать московских бояр, как она ринется отыскивать актерку. Не сомневаясь, что князь успел прикончить невольную участницу своих опасных проказ, Архаров решил отвлечь Дуньку и избавить ее от общества покойницы.
– Показать можешь?
– спросил он.
– Могу.
– Пойдем.
Дунька посмотрела на него недоверчиво - ей казалось, что довольно послать туда кого-нибудь из мужчин посильнее, чтобы выломать двери. Но коли самому обер-полицмейстеру угодно - пусть прогуляется, ему не вредно!
– Тучков! Не выпускай бояр, покамест я не вернусь! Князя тоже придержи. Кто там из наших? Ваня! Клашка! Клаварош! Ступай с нами, мусью.
Удивительно, но заколоченный дом нашли без затруднений.
Стоило заговорить о том, что двери так просто не вышибешь, внутри опять хрипло заголосил мужчина.
– А доски от окон мы запросто отдерем, - предложил Клашка.
– Угодно, ваша милость?
– Отдирайте. Поглядим сперва, кого там черти гребут. Может, и выпускать его не стоит, - пошутил Архаров, не стесняясь Дунькиного присутствия - она от него в постели еще и не то слыхала.
В четыре руки высвободили одно окно. Оно тут же распахнулось.
В окне, как в портретной раме, стоял молодой кавалер и молча таращился на Архарова, а тот - на него.
И тут же рядом с кавалером появилась женщина. Она тоже уставилась на обер-полицмейстера - и вдруг беззвучно прешептала три не то четыре слова. Может, молитву, может, иное…
Архаров узнал ее, узнал бледное лицо, упрямо выдвинутый вперед подбородок - примету хорошей певицы, и черные курчавые волосы без всякой пудры, дико торчащие из-под дорогой наколки с лентами и кружевами, узнал тоже.
А быть рядом с этой женщиной мог лишь один человек - молодой граф Ховрин, приятель Горелова и непременный участник его проказ.
То, что накрыло с головой обер-полицмейстера, не было обычной растерянностью. Знай он заранее, что увидит Терезу Виллье в обществе Мишеля Ховрина, уж что-нибудь бы придумал - послал бы вместо себя поручика Тучкова, что ли, и соратник заговорщика исправно был бы препровожден на Лубянку. Но сейчас Архаров знал и понимал лишь одно - руки у него связаны. Кем связаны, почему, за какие грехи - понятия не имел. И, право, охотнее бы вернулся на сцену в тот миг, когда толпа уже готовилась брать ее приступом, а Шварц с подручными и с канцеляристами еще только пробирались вслед за Дунькой по закулисным закоулкам.