Подмосковные вечера. История Вана Клиберна. Как человек и его музыка остановили холодную войну

Как и любой подросток, оказавшийся в первый раз вдали от дома, Ван, что называется, сорвался с цепи. Его комната выглядела как свинарник. Каждый день Рилдия Би посылала ему Kilgore News Herald, и непрочитанные экземпляры местной газетки вместе с другим мусором образовали такие горы, что едва ли не перекрывали вход в комнату. Иногда его охватывала тяга к порядку, и он всю ночь не спал, разбирая эти завалы. «Посмотрите, как у меня чисто! Я больше никогда не допущу в комнате беспорядка!» – примерно такие обещания он много раз давал Хейзел Спайсер по утрам, но никогда их не выполнял. Ему было ужасно трудно писать домой; после нескольких недель молчания он обычно звонил по телефону, чтобы выслушать все обвинения в свой адрес. Несмотря на строгие наставления родителей, он пытался курить и пробовать алкоголь. «А можно мне немного рома?» – спросил он однажды у изумленных Спайсеров, решивших выпить после обеда ром с колой. Но самое большое облегчение после нескольких лет жизни в Техасе ему доставила атмосфера невероятной элитарности, царившая в Джульярде. Там, где даже скрипачи, проходя по коридору, отрабатывали прижатие к грифу двух или трех струн, он больше не выделялся преданностью своему ремеслу.

Тем не менее Ван по-прежнему выделялся. Трудно не выделяться, когда твои светлые волосы «а-ля Помпадур» развеваются выше голов всех остальных студентов, а заразительный смех эхом разносится по коридору. Он обнимал своими огромными, как весла, руками каждого, кто к нему приближался: большинству это нравилось, но некоторых раздражало. Юная студентка-вокалистка Леонтина Прайс поразилась, когда он, студент Левиной, заговорил с ней в кафе – обычно это место использовалось как главная арена для саморекламы, а студенты общались только со «своими» [46] . Нельзя забывать и о «техасскости» Клиберна – она проявлялась у него сильнее, чем у студентов из Далласа. Она сохранялась, несмотря на многолетние уроки речи и сценического мастерства, которые он брал у своей соседки, супруги Лео Саттеру-айта Аллена, сын которой учился у Рилдии [VC, 18]. Типичный студент Джульярда был сыном еврейских интеллектуалов из Восточной Европы, выросшим в мире полированной музейной мебели, пьес Чехова и занятий английским языком. Ван со своими яркими узорчатыми рубашками с мягкими отложными воротниками, южным акцентом, непритязательным юмором и бесхитростной любовью к ближнему выпадал из этого мира. «Ой, ну разве это не прекрасно?» – удивленно качал он головой, когда ему что-то нравилось [47] . Студенты, которые считали себя интеллектуалами, разговаривали с ним свысока. Но больше всего их удивляли его пристрастия в музыке. Чайковский, Рахманинов, Лист… Герои Клиберна были так откровенно немодны, что из-за этого его самого всерьез и за музыканта-то не принимали.

46

Интервью Питеру Розену (reels 38 and 39, Van Cliburn – Concert Pianist elements, [VCA]). Это важное собрание включает в себя много долгих интервью, взятых для документального фильма Розена 1994 года. Впервые фильм был показан на канале А&Е Network’s Biography.

47

Марк Шубарт, цит. по [SH].

Это причиняло ему боль – причем больше потому, что бросало тень на его любимую музыку. Себя же, в силу воспитания и характера, он оценивал весьма скромно.

…исполнял джазовые и эстрадные композиции, бил по клавиатуре в воображаемых боксерских перчатках и вообще морочил головы одноклассникам…

Поскольку к Вану относились как к провинциалу, он начал играть роль enfant terrible; исполнял джазовые и эстрадные композиции, бил по клавиатуре в воображаемых боксерских перчатках и вообще морочил головы одноклассникам, которые полагали, что таким образом он демонстрирует свои низменные музыкальные вкусы. К ужасу Спайсеров, он начал приходить домой под утро и оставлять для Хейзел записки примерно такого содержания:

«Привет, дорогая! Наконец-то я дома! Ура! Разбуди меня утром, и я тебе все расскажу.

С любовью, Ван». Впрочем, вскоре Спайсерам удалось раскрыть тайну его поздних возвращений.

Когда ночью сторож в Джульярде выгонял группу Розины из студии, Ван шел с одноклассниками до станции метро на 110-й улице. Но, вместо того чтобы идти пить вместе со всеми пиво, он садился на поезд Первой линии с его визжащими тормозами и плетеными сиденьями, доезжал до 57-й улицы и спускался вниз по черной лестнице, находившейся за высоким каменным зданием. Пройдя мимо мусорных баков, он открывал тяжелую раздвижную дверь и входил в подвальное помещение без окон, которое напоминало фабричный цех: оно было занято трубами и освещалось люминесцентными лампами. Здесь, среди грубо покрашенных стен, проходили его ночные бдения. В помещении стояло несколько десятков девятифутовых концертных роялей.

Здесь находился подвал Steinway Hall [48] , где пианисты – партнеры компании Steinway могли выбрать инструмент для своего следующего выступления. К их услугам была целая «флотилия» роялей, которая включала в том числе и знаменитый CD-18, любимый инструмент Рахманинова. Ночью, когда специалисты в белых халатах завершали настройку и полировку, на черных красавцах можно было поиграть для практики. Некоторые студенты использовали подвал как музыкальный клуб, где можно было посплетничать и послушать игру друг друга. Но Ван обычно занимался последним: ему хотелось сосредоточиться и побыть одному, пока весь мир спит. Утром он постоянно опаздывал на занятия, которые начинались в девять часов. Это выводило из себя Розину и раздражало его одноклассников. Последние решили, что он любит поспать, и даже собирались купить ему будильник «Биг Бен». Иногда по дороге в школу Ван покупал конфеты или цветы, чтобы вручить их Розине вместе со своими оправданиями, и потому опаздывал еще больше.

48

Бывший дом № ИЗ на Западной 75-й улице. Когда здание продали компании Manhattan Life Insurance Company, его номер сменили на 111.

Равным образом потрясало его сверстников и то обстоятельство, что по три раза в неделю он ездил на метро на 57-ю улицу в баптистскую церковь «Голгофа». Сооруженная в истинно нью-йоркском стиле церковь примыкала к «собственному» небоскребу, так что над ее готическим порталом возвышался десяток этажей, занятых квартирами, да еще и высокая башня. Арки просцениума и галереи придавали церкви вид театра на Бродвее, но встречали здесь тепло, молились истово, так что и в повседневной жизни Нью-Йорка, этого царства мамоны, можно было почувствовать присутствие живого Бога. Подруга Вана техаска Джинин Довиз подозрительно относилась к его увлечениям и верованиям. Но он постоянно приглашал ее пообедать, а бесплатная еда – это не то, от чего будет воротить нос бедная студентка. Постепенно эта девушка и Джимми Мэтис, другой техасский ученик Розины, стали лучшими друзьями Вана. У Джимми были короткие темные волосы, чувственное холодное лицо и… склонность делать драму из ничего.

«Ну, я не хочу сказать, что…» – начинал он тоном школьного завуча перед каждым едким замечанием, когда они втроем обедали в столовой Aki на Западной 119-й улице, где можно было взять полный обед всего за 99 центов и бесконечно обсуждать невероятные преимущества Техаса перед всем остальным миром [49] . Когда друзья оказывались вдалеке друг от друга, Ван буквально каждый час звонил им по телефону. У Спайсера была телефонная линия, которую ему оплачивала компания, но, посоветовавшись со своей совестью, он решил, что было бы неправильно давать звонить по ней Вану, и установил для него отдельную линию. Совесть поблагодарила его, когда Ван стал получать ошеломляюще большие счета…

49

Роберт Уайт, интервью автору книги, 28 февраля 2015 года.

Ван часто покупал «студенческие» билеты по 25 центов на вечерние концерты в Carnegie Hall. Они продавались в «Доме музыки» Джозефа Пэтелсона (Joseph Patelson Music House) на 56-й улице, в небольшом подвальчике, известном «в миру» как магазин, в котором за полцены можно было приобрести старые ноты. Иногда Ван и двое его друзей приезжали в центр, на Бродвей, выстаивали очередь и покупали по 75 центов билеты на стоячие места в Metropolitan Opera. Однажды на вечернем концерте в «Метрополитен» некая богатая леди [ТМ2] пригласила Вана занять свободное место рядом с собой, и с тех пор он покупал билеты на стоячие места, но сидел в партере. Время от времени он ходил в джаз-клубы на 52-й улице или в расположенный в центре города клуб Village Vanguard, где иногда пела Элла Фитцджеральд или играли Арт Тэйтум и Оскар Питерсон. Некоторые говорили, что импровизация и спонтанность джаза изменяют характер американской классической музыки, но Ван не принимал такие взгляды всерьез; ему нравились и «фортепиано для коктейля», и песни времен Второй мировой войны.

Нью-Йорк в 1951 году был полон музыкой. В городе разная музыка звучала на каждом углу, а ведь были еще пригороды Нью-Йорка, многие из которых сохранили своеобразие, присущее маленьким городкам. Город был полон энергии, высвободившейся с окончанием войны. Пирсы Вестсайда были забиты судами и грузами, ярко светились огни рекламных щитов на Таймс-Сквер, колледжи были полны студентов, поступивших по программе поддержки ветеранов войны. Для молодого человека с парой долларов в кармане, одержимого своей мечтой, это было замечательное время – время жить.

* * *

Это было одновременно и самое светлое, и самое темное время. Американские города тянулись вверх, к небу, не зная, каким будет их будущее. Современная карта Евразии почти полностью окрасилась в красный цвет. Президент Трумэн сделал главным приоритетом Америки задачу любой ценой противостоять тому, что один чиновник назвал «твердым намерением Кремля поработить все человечество» [50] . Были разработаны секретные планы, предусматривавшие четырехкратный рост расходов на оборону, резкое увеличение атомного арсенала и возможность Третьей мировой войны [51] , которая, как предсказывали эксперты, скорее всего начнется и закончится в 1957 году. В Нью-Йорке школьники ходили с бирками для собак, чтобы их тела было легче опознать после ядерного взрыва. Жителей сельских районов предупреждали, что к ним хлынет поток беженцев из городов. «Будет сделано все возможное для того, чтобы у вас разместились люди со схожими интересами» [52] , – заверяли их чиновники так, как будто Армагеддон будет напоминать летний лагерь для подростков. Свой вклад в понимание того, каким будет этот новый мир, вносили кинотеатры, в которых показывали фильм «День, когда остановилась Земля» (The Day the Earth Stood Still). В этой ленте доброжелательный инопланетянин, жаждущий мировой гармонии и прекращения гонки вооружений, встречается только с подозрением и насилием, причем как со стороны должностных лиц, так и со стороны простых граждан.

50

William L. Laurence, цит. по: Boyer Paul. By the Bomb’s Early Light: American Thought and Culture at the Dawn of the Atomic Age. – New York: Pantheon, 1985. – P. 340. Уроженец Литвы, Лоуренс был официальным историком Манхэттенского проекта (проекта создания атомного оружия).

51

Secret report NSC-68, issued April 14, 1950, President’s Secretary’s File, Truman Papers, Truman Library. Кодовое название «План Dropshot»; впервые утвержден в 1949 году.

52

Boyer Paul. By the Bomb’s Early Light: American Thought and Culture at the Dawn of the Atomic Age. – New York: Pantheon, 1985. – P. 323.

…86 этажей небоскреба Empire State Building можно спрятать под землю за 58 секунд, «оставив наверху только незащищенную башню»…

Поскольку человеческое сознание защищалось и отказывалось санкционировать собственную гибель, многие американцы начали искать в этом атомном облаке хоть какой-то проблеск надежды. В книжных магазинах бестселлером стала тонкая книжечка под названием «Как выжить при атомной бомбардировке» [53] . В книге рекомендовалось, в частности, тренироваться лежать на полу, когда на тебя никто не смотрит, и носить свободную одежду и головные уборы, чтобы минимизировать ожоги. Чтобы подавить страх во время ядерной атаки, авторы рекомендовали напевать знакомые мелодии или повторять таблицу умножения. «В любом случае, – утверждалось в книге, – за пару месяцев после атаки жизнь должна вернуться к норме». В еще более успокаивающих публикациях сообщалось о том, что некий инженер разработал планы строительства гигантских подземных лифтов, которые в чрезвычайной ситуации ядерной войны смогут быстро опустить под землю все небоскребы Нью-Йорка. В частности, инженер подсчитал, что 86 этажей небоскреба Empire State Building можно спрятать под землю за 58 секунд, «оставив наверху только незащищенную башню, что позволит избежать расходов на откапывание засыпанной шахты» [54] . Некоторые даже видели свое будущее в атомной энергии, считая, что она не только даст ослепительную смертоносную вспышку, но и обеспечит светлое будущее с дешевой энергией, возможностями для массового отдыха, а также культурного и интеллектуального возрождения. Семьи будут жить в домах, которые будут отапливаться и охлаждаться стенками из радиоактивного урана, а освещаться – панелями, излучающими свет благодаря «флуоресценции, обусловленной ураном-235»². Люди будут чистить зубы «атомной» зубной пастой, есть хлеб, выращенный на радиоактивных удобрениях, и мясо гигантских коров-мутантов. Они

53

Gerstell Richard. How to Survive an Atomic Bomb. – New York: Bantam, 1950.

54

Boyer Paul. By the Bomb’s Early Light: American Thought and Culture at the Dawn of the Atomic Age. – New York: Pantheon, 1985. – P. 320. Там же, HO.