Подонок. Я тебе объявляю войну!

Я снова наливаю чай. На этот раз она выпивает его почти весь. Но тут у нее звонит телефон.

— Это папа, — шепчет Сонька, поднимая на меня испуганные глаза. — Наверное, хочет узнать, как я к тебе сходила.

— Скажи ему, миссия невыполнима.

Она принимает вызов и лепечет в трубку:

— Да, папа, я здесь… Папа, я у Стаса… Нет, он не поедет… Папа, он не хочет возвращаться…

Я отхожу к окну, но даже оттуда слышу отцовские вопли: идиотка, бестолочь, ничего тебе поручить нельзя…

Потом он требует меня. Сонька с затравленным видом протягивает мне телефон. Я беру его, но сразу же сбрасываю вызов.

— Стас, ты что?! — в ужасе округляет она глаза. — Он же на тебя страшно рассердится!

— Угу. И что он мне сделает? Из дома выгонит?

Сонька поднимается.

— Мне надо идти. Там внизу папин водитель ждет…

Я провожаю Соньку до двери, подаю ей шубу, целую в щеку на прощанье. Она уже выходит, но вдруг спохватывается.

— Ой, подожди, — она суетливо открывает сумку и достает оттуда телефон и несколько купюр по тысячи, по две и даже по пять. — Это тебе, Стас. Мой старый айфон. Возьми, пока новый не купишь. А то как созваниваться будем?

— Спасибо, телефон возьму, а деньги верни отцу.

— Нет! — вспыхивает она. — Это не папины. Это мои! Я копила вам на подарки. Возьми, пожалуйста! Или я обижусь… Я же так за тебя переживаю, мне так легче будет…

***

Днем я мотаюсь по городу. Реально — на автобусах и маршрутках. Поначалу непривычно, конечно. Тесно, людно и не понимаешь, где выходить, где садиться. Улицы-то я прекрасно знаю, а как ходит общественный транспорт — вообще без понятия. Несколько раз выхожу не там, где надо, и сажусь не на тот маршрут. Но в конце концов осваиваюсь.

В салоне сотовой связи восстанавливаю себе симку. Еще раз в уме благодарю Соньку и первым делом звоню Женьке. Я ведь даже не знаю, как она долетела.

Но она говорить не может. Пишет, что все хорошо и позже перезвонит.

Потом тащусь к Милошу. Просто так, потрепаться, отвести душу. У него, конечно, шок от моей новости, но когда уже собираюсь уходить, он предлагает:

— Если что, у матери в клиники всегда найдется место санитара. Хотя… стой! Ты ж в математике сечешь и в информатике, а она как раз спрашивала… Короче, я с матерью поговорю.

Обратно еду уже правильно. Где надо — сажусь, где надо — выхожу. Одно стремно — без машины времени уходит вагон тупо на одни разъезды. Но привыкну, говорю себе. Живут же другие как-то без колес и везде успевают.

Подхожу к подъезду и вижу отцовский черный мерин. А затем и отца собственно персоной. Морально готовлюсь к его натиску и ору, но он с минуту просто стоит, топчется на месте и смотрит на меня как-то странно. То ли виновато, то ли сконфуженно. Я таким отца точно никогда не видел.

— Стас, поговорить надо, — глухо произносит отец.

— Вчера уже поговорили, — отвечаю я.

— Стас, сядь в машину. Разговор непростой будет.

— Если есть что сказать — говори. Прямо тут. Никуда я не сяду.

— Да в кого ты такой упрямец?! — на секунду вспыхивает отец, но почти сразу сдувается. — Не хочешь в машину, давай поднимемся в квартиру?

Я равнодушно молчу. Я с ним не хочу говорить ни в машине, ни в квартире, нигде. И ни о чем.

И тут отец добавляет:

— Это насчет твоей матери…

73. Стас

— Что с ней?

— Давай поднимемся… — повторяет отец.

Я разворачиваюсь и иду к подъезду. Даже не смотрю, следует ли он за мной. Взбегаю по лестнице на свой этаж. Открываю дверь, захожу в темную прихожую и на несколько секунд застываю с колотящимся сердцем, привалившись к стене. Зажмуриваюсь крепко, до слепящих искр в глазах, и пытаюсь унять внезапный мандраж внутри.

Блин, только бы не самое плохое! Только бы она не…

Не могу даже в мыслях произнести это слово, от которого стынут жилы.

Вскоре, коротко стукнув для приличия, входит отец.

— Чего ты так подорвался? — спрашивает, тяжело дыша. — Лифт, что ли, не работает? А чего в темноте стоишь? Что свет не включишь?

— Говори, что с ней, — раздраженно прошу я, но свет все-таки включаю.

Отец в первую секунду щурится, затем, не разуваясь, проходит на кухню. Усаживаясь, обводит стены оценивающим взглядом.

— Неплохо тут теперь. Тесновато, конечно, но…

— Что с матерью? — перебиваю я его.

Отец протяжно вздыхает и переводит взгляд на меня.

— Ну! — теряю я терпение.

— Ты же телефон свой оставил. Позвонили сегодня на твой номер… из какой-то больницы… Уже после того, как Соня от тебя уехала. Сказали, что вчера вечером ей стало хуже, а под утро… В общем, твоя мать скончалась. Я попросил проверить, всё так и есть…

Я молчу, стоя у окна, к нему спиной, в тяжелом оцепенении. Невидящим взглядом смотрю перед собой.

Голос отца доходит до меня как сквозь толщу воды.

— Мне жаль, Стас. Мне действительно жаль. Как бы там ни было, но она твоя мать… А мать есть мать…

Едва улавливаю смысл его слов. Они как навязчивый шум. А сам думаю только о том, что мог бы приехать к ней раньше, мог бы заставить ее лечиться, мог бы что-то сделать, и она была бы жива…

В горле камнем стоит ком. Ни сглотнуть, ни выдохнуть.

— Стас, ты крепись…

Отец подходит сзади, кладет на плечо руку. Мне хочется ее скинуть, но тело словно одеревенело.

— Где она? — выдавливаю из себя с трудом.

— Ну, в морге, надо полагать. Там, у них. Стас, возвращайся домой. Мы оба погорячились вчера. Потом всё на спокойную голову обсудим, а сейчас займемся похоронами. Я уже распорядился. В горе семья должна быть вместе…

— В горе? — вырывается у меня. — Это у тебя-то горе? Да тебе плевать было на нее. Она там еле сводила концы с концами, жила в нищете, тебя это волновало? Из-за тебя она такой стала… Ты сломал ее…

— Не говори ерунды. Я понимаю, ты расстроен, но не надо валить с больной головы на здоровую.