Подозреваемый (в сокращении)
Шрифт:
— Подстрелили. О черт…
Скотт бросился на землю. Вокруг ложились пули.
Двигайся. Действуй.
Скотт перекатился, выхватил пистолет и стал стрелять по вспышкам в грузовике. Потом вскочил и зигзагами побежал к напарнице, и тут на улице появился серый «гран-торино». Он с визгом затормозил около «бентли», но Скотт этого не заметил: он бежал к напарнице и на бегу стрелял в грузовик.
Стефани зажимала рукой живот. Скотт взял ее за плечо. Из грузовика больше не стреляют, отметил он.
Из «гран-торино» вышли двое мужчин в черных масках с пистолетами и стали расстреливать «бентли».
Первый мужчина из грузовика, высокий и тощий, тотчас же открыл огонь по лобовому стеклу «бентли». Второй — толстый, с обширным брюхом, нависавшим над брючным ремнем, — направил свой автомат на Скотта, и АК-47 расцвел желтыми цветами.
Скотта ударило в бедро, и он выпустил плечо Стефани, тяжело осел и увидел, что из ноги хлещет кровь. Он выстрелил еще два раза, и патроны кончились. Поднявшись на колени, он взял Стефани за руку.
— Я умираю, — прошептала она.
— Нет, — сказал Скотт. — Нет. Богом клянусь, ты не умрешь.
Пуля попала ему в плечо, он упал, снова выпустив Стефани, и перестал чувствовать свою левую руку. Толстый, должно быть, подумал, что он убит, и повернулся к своим, а Скотт пополз к патрульной машине. Машина была для них единственным укрытием. Если он до нее доберется, то сможет использовать ее как таран или как щит, чтобы добраться до Стефани.
Он включил наплечную рацию и зашептал, не осмеливаясь говорить громко:
— Ранены полицейские. Идет перестрелка, идет перестрелка! Два Адам двадцать четыре, мы здесь погибнем!
Мужчины из серой машины распахнули двери «бентли» и стали стрелять внутрь. Скотт на мгновение увидел пассажиров. Пальба стихла, и он услышал голос Стефани. Это было больнее, чем нож.
— Не уходи! Скотти, не уходи!
Скотт упорно полз к машине. В машине автомат.
— Не бросай меня!
— Я здесь, малыш. Я не ухожу.
— Вернись!
Скотт был в пяти ярдах от машины, когда толстый услышал Стефани. Он обернулся, увидел Скотта, поднял автомат и выстрелил. Скотт снова почувствовал удар — третья пуля пробила жилет и вошла в грудь справа внизу. Боль была страшная и скоро еще усилилась, когда брюшная полость заполнилась кровью. Скотт затих, сил не было. Ждал, что толстяк выстрелит в него еще раз, но тот пошел к «бентли». Все громче звучали сирены.
Черные фигуры копошились внутри «бентли», но Скотт не видел, что они там делают. Водитель «гран-торино» высунулся посмотреть, приподнял маску. Мелькнула заросшая седыми волосами щека. Тут те, что были в «бентли» и рядом, бросились к «торино». Толстяк был последний. Он замешкался перед открытой дверью машины, еще раз посмотрел на Скотта и поднял автомат. «Нет», — простонал Скотт и попытался отпрянуть, но тут сирены сменились успокаивающим голосом:
— Просыпайтесь, Скотт.
— Нет!
— Три, два, один…
Все девять месяцев и шестнадцать дней после того, как Скотт Джеймс был ранен и у него на глазах убили его напарницу, он просыпался с криком.
Глава 2
Скотт
так резко отпрянул, что, проснувшись, всякий раз удивлялся, как не упал с кушетки психоаналитика. Хотя он понимал, что на самом деле лишь слегка дернулся. После процедуры углубленной регрессии он просыпался всегда одинаково — в тот момент, когда ему снилось, что толстый поднимает АК-47. Скотт стал старательно делать глубокие вдохи, стараясь унять колотившееся сердце.Из глубины тускло освещенной комнаты донесся голос Гудмена. Чарлза Гудмена, доктора медицины, психиатра.
— Дышите глубже, Скотт. Как вы себя чувствуете?
— Нормально.
Сердце у него колотилось, руки дрожали, грудь покрылась холодным потом, но Скотт умел не поддаваться чувствам.
Гудмен был тучный мужчина за сорок в сандалиях, с остроконечной бородкой и волосами, стянутыми в хвост. Его небольшой кабинет располагался на втором этаже двухэтажного оштукатуренного здания в Студио-Сити.
Скотт сбросил ноги с кушетки и поморщился — бок и плечо онемели. Когда он сидел слишком долго, тело немело. А еще ему было нужно несколько секунд, чтобы прийти в себя, когда он выходил из гипнотического состояния, — как шагнуть с ярко освещенной солнцем улицы в сумрак бара. Это была уже пятая такая процедура — пятое возвращение к событиям той ночи, и сейчас что-то сбивало его с толку, он никак не мог ухватить, что именно. Наконец вспомнил и посмотрел на психиатра.
— Бакенбарды.
Гудмен открыл блокнот и приготовился записывать.
— Бакенбарды?
— У мужчины за рулем машины, в которой они уехали, были седые бакенбарды.
Гудмен сделал пометку в блокноте и пролистал предыдущие страницы.
— Вы раньше не говорили про бакенбарды?
Скотт напряг память. Может быть, он уже вспоминал про эти бакенбарды?
— Я раньше их не помнил. Вспомнил только сейчас.
Гудмен лихорадочно записывал, но чем быстрее он писал, тем больше Скотт сомневался.
— Как вы думаете, я их действительно видел или придумал?
— Пока не думайте об этом. Не старайтесь себя перепроверить. Просто рассказывайте, что вспомнилось.
Он ясно помнил, что видел.
— Когда я услышал сирены, он повернулся к стрелкам и приподнял маску.
— На нем была такая же маска?
Пятерых стрелков Скотт всегда описывал одинаково.
— Да, черная вязаная лыжная маска. Он чуть приподнял ее, и я увидел седые бакенбарды. Длинные, вот досюда. — Скотт коснулся щеки чуть ниже мочки уха.
— Волосы?
— Только бакенбарды. Он лишь слегка приподнял маску, но бакенбарды были видны. Я выдумываю?
Скотт читал об искусственно внушенных воспоминаниях и воспоминаниях, открывшихся под гипнозом. К таким воспоминаниям относились с подозрением, и лос-анджелесские окружные прокуроры их не жаловали, ибо их легко опровергнуть: они вызывают понятные сомнения.
Гудмен заложил блокнот ручкой и закрыл.
— Почему вы на это соглашаетесь?
Скотт не любил, когда Гудмен проделывал с ним эти свои психиатрические штучки, задавая одни и те же вопросы и следя, как изменяются ответы, но Скотт ходил к нему уже семь месяцев и привык выполнять это упражнение, пусть и неохотно.