Подснежник

Другое дело «Народная воля» с ее высоко поднятым знаменем политической борьбы, с ее прямым нападением на царизм…

Нет, нет, не нужно торопиться. Сначала перевести «Манифест» немецких коммунистов, а уж потом приниматься за наши русские дела. Но как хочется поскорее объяснить тем же западным социал-демократам, что, хотя «Народная воля» и убила царя, хотя она и…

Стоп! Снова за «Манифест»! Эта маленькая книжка с черными готическими буквами на желтой обложке, будучи переведенной на русский язык и дойдя до революционной молодежи в России, произведет на нее не меньшее впечатление, чем бомбы Рысакова и Гриневицкого, чем весь динамит «Народной воли».

Да, это будет наша «взрывчатка» — «динамит» маленькой группы русских социалистов (Вера, Павел, Дейч — кто еще? — наверное, Игнатов, ближе всех стоящий к нам по убеждениям), разошедшихся с «Народной волей», образовавших «Черный передел», но теперь, оказавшись на Западе и убедившись в несостоятельности «Черного передела», стоящих уже на пороге марксизма, в преддверии русской социал-демократии.

Один безусловный вывод: народничество — это утопический «слепок» с крепостной России, народничество — это философский уровень освободительного движения, соответствующий дореформенной России. После освобождения крестьян, после первых буржуазных реформ, после начала строительства железных дорог, после стачек на Обводном канале, у Кенига, Мальцева, Шау, Максвелла — после всего этого освободительному движению в России нужен новый, более высокий уровень — уровень социал-демократии, уровень марксизма… Ах, как не хватает ему здесь, в Швейцарии, Степана, Обнорского, Моисеенко, Луки Иванова! Вот уж они-то сразу стали бы здесь, в Европе, настоящими марксистами, истинными социал-демократами. И не только по убеждениям, не только «из головы», а по своему реальному положению пролетариев. Ах, как жалко, что Обнорский, Моисеенко, Лука Иванов, Василий Андреев находятся в тюрьме, как жалко, что исчез с горизонта рыжебородый Тимофей, что погиб в тюремной больнице Иван Егоров! Как жалко, что ушел в террор Степан — дорогой, незабываемый человек, так сильно «качнувший» некогда, в Петербурге, его собственные, плехановские, народнические землевольческие убеждения. Не под влиянием ли Степана он ушел летом семьдесят девятого года с Воронежского съезда? Он ушел тогда не к Степану, не в рабочий союз, но он сделал, наверное, тогда уже свой первый шаг навстречу «Манифесту». И, может быть, именно влиянию Степана, его яростным нападкам на него, Жоржа, во время второй стачки на Обводном канале обязан он своим теперешним поворотом к марксизму. Да, это абсолютно правильно — не Петр Лаврович Лавров придвинул его, Плеханова, к «Манифесту». Лавров сделал это чисто внешне, фактически. Внутреннее движение его к «Манифесту» — результат знакомства с Халтуриным, плод его собственного участия в забастовках петербургских пролетариев. Это самая главная мысль. Не Лавров, не Париж, не Жюль Гед, не встреча Луизы Мишель, не похороны Бланки, а сначала — Новая Канава, Смоленское кладбище, Обводный канал, события у Кенига, «Шавы», Максвелла, Патронный завод на Васильевском острове, — вот что привело его к марксизму. А если уж говорить по-марксистски, диалектически, то и Новая Бумагопрядильня, и Степан, и Моисеенко, и Лавров, и Жюль Гед, и Воронежский съезд, и Луиза Мишель, и Коммуна — все это, вместе взятое, взаимодействуя, вело и двигало его к марксизму. Такова была диалектика его собственного пути к марксизму. Но самой главной вехой на этом пути все-таки было знакомство со Степаном. Может быть, это очень личное, чисто эмоциональное и субъективное объяснение, но тем не менее это так. Пока он, Жорж, не может найти точные доводы для этого, но надеется найти. Это самый главный и безусловный сейчас вывод.

5

Итак, на чем он остановился? На фразе — «буржуазия не только выковала оружие, несущее ей смерть; она породила и людей, которые направят против нее это оружие, — современных рабочих, пролетариев».

Что же дальше?

В той же самой степени, в какой развивается буржуазия, то есть капитал, развивается и пролетариат, класс современных рабочих, которые только тогда и могут существовать, когда находят себе работу, а находят они ее лишь до тех пор, пока их труд увеличивает капитал. Эти рабочие, вынужденные продавать себя поштучно, представляют собой такой же товар, как и всякий другой предмет торговли, а потому в равной степени подвержены всем случайностям конкуренции, всем колебаниям рынка.

Вследствие возрастающего применения машин и разделения труда труд пролетариев утратил всякий самостоятельный характер, а вместе с тем и всякую привлекательность для рабочего. Рабочий становится простым придатком машины, от него требуются только самые простые, однообразные, легче всего усваиваемые приемы. Издержки на рабочего сводятся поэтому почти исключительно к средствам, необходимым для его содержания и продолжения его рода.

Пролетариат проходит разные ступени развития. Его борьба против буржуазии начинается вместе с его существованием. Сначала борьбу ведут отдельные рабочие, потом рабочие одной фабрики, затем рабочие одной отрасли труда в одной местности против отдельного буржуа (Кениг, Мальцев, Шау).

На этой ступени рабочие образуют рассеянную и раздробленную массу. Сплочение рабочих масс пока является еще не следствием их собственного объединения, а лишь следствием объединения буржуазии, которая для достижения своих политических целей должна, и пока еще может, приводить в движение весь пролетариат.

Но с развитием промышленности пролетариат возрастает не только численно. Он скопляется в большие массы, сила его растет, и он все более ее ощущает. Интересы и условия жизни пролетариата все более и более уравниваются по мере того, как машины все более стирают различия между отдельными видами труда и почти всюду низводят заработную плату до одинаково низкого уровня. Кризисы ведут к тому, что заработная плата рабочих становится все неустойчивее. Непрерывное совершенствование машин делает жизненное положение пролетариев все менее обеспеченным. Столкновения между отдельными рабочими и отдельными буржуа все более принимают характер столкновений между двумя классами. Рабочие начинают с того, что образовывают коалиции против буржуа — они выступают сообща для защиты своей заработной платы. Они основывают даже постоянные ассоциации для того, чтобы обеспечить себя средствами на случай столкновений. Местами борьба переходит в открытые восстания. (Вторая стачка на Обводном, а?)

Рабочие время от времени побеждают, но эти победы лишь преходящи. Действительным результатом их борьбы является не непосредственный успех, а все более широкое объединение рабочих. Ему способствуют растущие средства сообщения, создаваемые крупной промышленностью и устанавливающие связь между рабочими различных местностей. Лишь эта связь и требуется для того, чтобы централизовать многие местные очаги борьбы, носящей повсюду одинаковый характер, и слить их воедино, в классовую борьбу. А всякая классовая борьба есть борьба политическая. (Вот это фраза! Та самая неопровержимая формулировка. Математическая формула, а не фраза. Как фарадеевские уравнения электричества. Как ньютоновская формула всемирного тяготения. Эту фразу, пожалуй, следует вывешивать везде, где будут собираться русские социалисты.)

Эта организация пролетариев в класс и тем самым — в политическую партию возникает снова и снова, становясь каждый раз сильнее, крепче, могущественнее. Она заставляет признать отдельные интересы рабочих в законодательном порядке. Например, закон о десятичасовом рабочем дне в Англии. (Будет ли когда-нибудь на святой и нищей Руси такое времечко?)

Столкновения внутри старого общества способствуют процессу развития пролетариата. В битвах за свои интересы буржуазия вынуждена обращаться к пролетариату, призывать его на помощь и вовлекать его таким образом в политическое движение. Она, следовательно, сама передает пролетариату своею собственною рукой политическое образование, то есть оружие против самой себя.

Когда классовая борьба приближается к развязке, процесс разложения внутри всего старого общества принимает такой бурный и резкий характер, что небольшая часть господствующего класса отрекается от него и примыкает к революционному классу, к тому классу, которому принадлежит будущее. Вот почему, как прежде часть дворянства переходила к буржуазии, так теперь часть буржуазии переходит к пролетариату. Именно та часть буржуа-идеологов, которые возвысились до теоретического понимания всего хода исторического процесса.

Из всех классов, которые противостоят буржуазии, только пролетариат представляет собой действительно революционный класс. Все прочие классы приходят в упадок и уничтожаются с развитием крупной промышленности, пролетариат же есть ее собственный продукт. (Может быть, в этих словах кроется объяснение роли Халтурина в его собственном, плехановском, движении к марксизму? Степан всегда, везде и во всем был до конца революционен, то есть действительно, реально, естественно, органически революционен, не признавая никаких полумер и компромиссов в борьбе с хозяевами.)

Жизненные условия старого общества уже уничтожены в жизненных условиях пролетариата. У пролетария нет собственности — его отношение к жене и детям не имеет ничего общего с буржуазными семейными отношениями. Закон, мораль, религия — все это для него не более как буржуазные предрассудки, за которыми скрываются буржуазные интересы.

Все прежние классы, завоевав себе господство, стремились упрочить уже приобретенное ими положение в жизни, подчиняя все общество условиям, обеспечивающим господствующим классам их способ присвоения. Пролетарии же могут завоевать общественные производительные силы, лишь уничтожив свой собственный нынешний способ присвоения, а тем самым и весь существовавший до сих пор способ присвоения в целом. У пролетариев нет ничего своего, что надо было бы им охранять, они должны разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собственность. (Что нужно было охранять Степану? Кровать, книги, сапоги, шапку, пальто с оторванной пуговицей? А Луке Иванову? Гармонь, чтобы завоевывать сердца новоканавинских молодух?)

Все до сих пор происходившие движения были движениями меньшинства или совершались в интересах меньшинства. Пролетарское же движение есть самостоятельное движение огромного большинства в интересах огромного большинства.

Фазы развития пролетариата — это более или менее прикрытая гражданская война внутри существующего общества вплоть до того пункта, когда она превращается в открытую революцию, и пролетариат основывает свое господство посредством насильственного ниспровержения буржуазии.