Подснежник

Все существовавшие общества основывались на антагонизме между классами угнетающими и угнетенными. Но, чтобы возможно было угнетать какой-либо класс, необходимо обеспечить условия, при которых он мог бы влачить свое рабское существование. Современный рабочий с прогрессом промышленности не поднимается, а все более опускается ниже условий существования собственного класса. И это говорит о том, что буржуазия неспособна долее оставаться господствующим классом общества и навязывать всему обществу условия существования своего класса в качестве регулирующего закона. Она неспособна господствовать, потому что неспособна обеспечить своему рабу даже рабского уровня существования, потому что вынуждена дать ему опуститься до такого положения, когда она сама должна его кормить, вместо того чтобы кормиться за его счет. Общество не может более жить под властью буржуазии, то есть жизнь буржуазии несовместима более с обществом.

Основным условием существования и господства класса буржуазии является накопление богатства в руках частных лиц, образование и увеличение капитала. Условием существования капитала является наемный труд. Наемный труд держится исключительно на конкуренции рабочих между собой. (Поэтому не побоялся петербургский буржуа Кениг уволить сразу всех своих бастующих ткачей — за воротами стояла голодная толпа «конкурентов», готовая идти на фабрику на любых условиях.) Прогресс промышленности, невольным носителем которого является буржуазия, бессильная ему сопротивляться, ставит на место разъединения рабочих конкуренцией революционное объединение их посредством ассоциаций. Таким образом, из-под ног буржуазии вырывается сама основа, на которой она производит и присваивает продукты. Буржуазия производит прежде всего своих собственных могильщиков. Гибель буржуазии и победа пролетариата одинаково неизбежны.

6

— Доброе утро, Вера Ивановна.

— Доброе утро, Жорж. Как ваш перевод?

— Готов черновик первой главы.

— Когда думаете закончить?

— Трудно сказать. Работа увлекательнейшая. Собственные мысли так и носятся поперек каждой страницы.

— Дадите почитать, когда закончите?

— Обязательно. Кстати, мне хотелось бы посоветоваться с вами, Вера Ивановна, об одном дельце, связанном с изданием перевода. Мелькнула совершенно сумасшедшая мыслишка…

— У вас — сумасшедшая? Вы же стали здесь таким рационалистом…

— Госпожа Засулич, вам ли упрекать кого-либо в рационализме? Быть рационалистом, поддерживая дружбу с вами, все равно, что стараться сделаться святее самого папы римского.

— Господин Плеханов, вы, кажется, забываете, что я женщина. Хотя и социалистка, но все-таки женщина.

— Ну, простите, Верочка. Приношу свои извинения.

— Извинения принимаются. Так какая у вас мелькнула мыслишка? Не стесняйтесь, выкладывайте.

— Попросить Маркса и Энгельса написать предисловие к «Манифесту».

— У Маркса недавно умерла жена…

— Да, я знаю. Это безутешное горе…

— Там была огромная любовь. Женни была идеальной женой революционера. Она всем пожертвовала ради Маркса. Дети, невзгоды, лишения, бытовая неустроенность — и никогда никаких жалоб. Она всю жизнь посвятила великому делу своего великого мужа. Его потеря невосполнима. Наверное, он просто не в состоянии работать именно сейчас.

— Может быть, и не следует сейчас говорить о предисловии. Не то время — неподходящая минута. Может быть, сейчас нужно просто разделить скорбь Маркса, но все-таки главную причину я вижу не в его теперешнем состоянии.

— А в чем же?

— Маркс, как мне кажется, вообще отрицательно относится к «Черному переделу».

— Откуда у вас такие сведения?

— Интуиция. Насколько я теперь знаю и понимаю Маркса, он наверняка осудил наше чернопередельское доктринерство в духе покойного Бакунина.

— Да, Маркс не любил Бакунина. Наш знаменитый землячок попортил Марксу много крови.

— И ведь что обидно? Сейчас, здесь, в Европе, мы все уже бесконечно далеки и от бунтарства, и от анархизма, и даже от своего «Черного передела». Мы все уже вплотную приблизились к социал-демократии. А тень Бакунина все еще витает над нами!

— Естественное и, я бы даже сказала, диалектическое противоречие.

— Я абсолютно уверен в том, что Маркс откажет. Его симпатии определенно на стороне «Народной воли». Он не любит «Черного передела», а заодно и всех нас, чернопередельцев.

— Это заблуждение, Жорж. Вы же знаете, Маркс дал согласие участвовать в «Нигилисте», главным редактором которого (или уже скорее редакторшей) прочили меня, а вас намечали в члены редакции. К сожалению, из этого замысла ничего не вышло.

— И все-таки согласитесь, Вера, что статья Иоганна Моста в «Черном переделе» с нападками на тактику немецкой социал-демократии не могла не вызвать раздражения Маркса. А в сочетании с нашими нудными, старомодными реверансами в сторону бакунизма — сильнейшего раздражения.

— Но почему предполагаемое раздражение Маркса вы относите лично к себе?

— Я же был одним из редакторов «Черного передела».

— И что же вы собираетесь теперь делать?

— Ума не приложу.

— Может быть, вообще отказаться от идеи предисловия?

— Не могу… Вы только представьте себе, Вера, сколько пользы могло бы принести такое предисловие. Как набросилась бы на «Манифест» передовая мыслящая молодежь в России, когда узнала бы, что Маркс и Энгельс специально написали несколько слов именно для этого русского издания.

— Да, польза была бы огромная.

— Может быть, попросить Лаврова быть посредником? Он ведь в переписке с Лондоном, насколько я знаю.

— А что, мысль недурна.

— Я думаю, Петр Лаврович поможет.

— Жорж — золотая голова! — считайте, что дело уже сделано. Участие Лаврова — полная гарантия успеха.

— Верочка, не хвалите меня раньше времени. Я могу зазнаться и снова начать ухаживать за вами.

— Господи, до чего пылкий молодой человек!

— Какой уж там молодой! Скоро тридцать.

— Тридцать? Вам же совсем недавно исполнилось только двадцать пять.

— Все равно старый хрыч.

— Но я разрешаю вам начать ухаживать за мной.

— Верочка, всегда готов начать.

— Вы сказали это очень невеселым голосом. Впрочем, это и неудивительно. Я на целых семь лет старше вас. Вот уж действительно старуха.

— Вера, вы никогда не будете старухой. Ореол первой русской женщины-террористки, ореол основоположницы русского терроризма всегда будет озарять вас нимбом вечной молодости.

— Слишком красиво.

— Как умею. Но считаю, что даже в этих словах я не сумел передать и сотой части моего восхищения.

— Скажите, Жорж… Только серьезно. Вы часто вспоминаете первомартовцев?

— Каждый день.

— Иногда все они как живые встают передо мною. Особенно Соня и Геся… Пристально смотрят на меня, и в их взглядах я вижу некий упрек. И этот упрек персонально мне. Я слышу в нем безмолвный вопрос: как же могла ты, Вера Засулич, стрелявшая в Трепова, оставить нас накануне убийства царя? Ведь ты же испытала восторг мести палачу, ведь ты же ощущала счастье не принадлежать себе, прошла через суд…