Подснежник

Потом он встретился с Элен…

Дьюар спустился вниз, взял трость и цилиндр и отправился на прогулку. Уже десять лет как он был здоров, но каждая прогулка была для него чудом, какое редко встретишь на Земле; чувство лёгкости и свободы теперь не покидало его никогда.

Ален поймал извозчика и поехал в парк.

Была ранняя осень, когда всё цвело жёлтыми и красными листьями, но было ещё тепло и не дождливо. Дни стояли чудесные. Небо было чистое и лазурное, солнце светило вовсю, хотя уже не так пекло, как бывало летом.

У ворот в парк мужчина отпустил извозчика и не спеша пошёл по дорожке, опираясь — без особой надобности, это было веяние моды — на свою трость и изредка приподнимая цилиндр и раскланиваясь с встречными знакомыми, если они вообще попадались, наслаждаясь свежим воздухом и вспоминая, какой фурор он произвёл, явившись «в свет» абсолютно здоровым, а потом женившись на Элен…

Но случайный взгляд, брошенный на отзвук чьей-то речи с изумительно знакомыми интонациями, заставил Алена замереть на месте с раскрытым ртом. Всё существо его перевернулось, сердце вспыхнуло: на скамейке сидел Селестен. О да, всё тот же Селестен, ничуть не изменившийся: с теми же легкомысленными кудрями, в белом костюме, с тонкой тросточкой между колен. Та же цветущая молодость и свежесть…

Он был не один. С ним рядом сидела юная особа и рассеянно слушала то, что он говорил, блуждала взглядом по парку. Труавиль держал её руку в своих и, по-видимому, пытался ей что-то втолковать, но не слишком успешно.

Первым порывом Дьюара было подойти к ним, снова увидеть эти глаза, услышать чарующий голос, ощутить, как его чувство вновь поднимается из затаённых глубин души. Но нет, несмотря на всю любовь к нему, Ален не подошёл. Он и вправду всё понял. Он понял, что Селестен — не его и никогда не был его собственностью. И что сейчас он действительно не так уж и нуждается в нём. Ален понял, что Селестен сейчас нужен там, этой незнакомой худенькой девушке. Возможно, он сейчас старается ей помочь, как помогал Алену. Старается в который раз искупить свой грех и хотя бы ещё чуть-чуть приблизиться к тому, кем он был до падения: светлому, лёгкому, прекрасному ангелу… Просто делает то, что ему суждено, что предписано свыше. И вряд ли бы ему понравилось это вмешательство: здесь его миссия только началась, а там, с Аленом, давным-давно завершилась.

И Ален остался там, где стоял. Он смотрел на Селестена и не думал более ни о чём. Просто смотрел на него и запоминал его. А в его голове рождались новые строки, ещё не сложившиеся в стихотворение, но уже близкие к этому.

А солнце играло вокруг, особенно на волосах юного, вечно юного, как подснежник, Труавиля, и он был прекраснее самой красоты, и его волосы сверкали золотом.

И с каждым золотым лучиком, с каждым сказанным словом, чаша весов медленно — на миллиметр за вечность — поднималась к сияющему Небу, готовому поверить и простить.