Подвиг Антиоха Кантемира

Джемма и Антиох отрывались друг от друга, блаженные, опьяненные, обессиленные. Часто они испуганно обнаруживали, что не только не заперли, но даже не прикрыли дверь. Господь хранил их в эти секунды, оберегал их тайну и счастье.

Джемма накрывала маленький столик в своей чистой, светлой комнатке, и счастье продолжалось.

Но тревожно и громко стучали часы в гостиной. Влюбленные горестно замирали, прислушиваясь к этому стуку.

Они своими руками разрывали счастье, словно купец в лавке кусок отмеренного полотна.

Усталые певцы, приободрясь в предвкушении отдыха, дотягивали свои последние арии. Антиох спешил. Сейчас за ним подъедет карета.

— Прощай, моя радость.

Джемма плакала.

2

Сладкое бремя любви — тоже бремя. Сердце Антиоха жаждало облегчения. Дипломатическая служба, как никакая другая, требовала всяческой выдержки, следования букве протокола, где жена была предусмотрена, а любовь исключалась.

Антиох и Джемма вынуждены были сохранять свои отношения в тайне. Для Антиоха это не представляло большого труда. По натуре молчаливый и спокойный, он не имел привычки делиться с окружающими сокровенным, да и посольская жизнь немало способствовала выработке этой привычки. Но Джемме было трудно. Непосредственная, искренняя, принадлежащая иному кругу, чем Антиох, она не могла понять, почему нужно ото всех скрывать свою любовь. Выполняя просьбу Антиоха, она утрачивала возможность быть самой собою, а вместе с тем присущее ей обаяние, способность нравиться окружающим. Она погрустнела, осунулась.

Мысль о Джемме не покидала Кантемира, какими бы делами он ни занимался. Он написал о ней Марии в надежде, что сестра поймет его и подскажет решение.

На что он надеялся? С горечью думал Антиох, что не властен в своей судьбе и не в силах порвать цепь обстоятельств, опутавших его жизнь.

От Марии пришло нарочито спокойное письмо. Она писала, что полюбила подругу Антиоха уже за то, что он ее любит. Не сомневается в уме и доброте Джеммы, которые так хвалит брат. Посылает для нее подарки. Далее шел совет за ласками и поцелуями не забывать о невесте. Слухи о его связи могут обидеть Варю.

Кантемир в письмах сестры Марии находил сведения о житье-бытье Черкасских. Она упоминала князя, рассказывала, что Варвара человек неуравновешенный, взрывной, взбалмошный, затрудняет людям общение с собой, кому угодно будет ее нелегко приручить. Мария поясняла брату, чем трудна была бы их совместная жизнь. С годами характер Варвары заметно портился, как замечала сестра по своим визитам к Черкасским. И все же, полагала она, если бы Антиох возвратился на службу в Россию, его сватовство к Варваре теперь могло стать успешным.

Но из Петербурга в Лондон кроме сестриных сведений Кантемир получил известия о том, что княгиня Мария Юрьевна Черкасская искала внимания и поддержки Бирона, писала ему просительные письма, благодарила за доброту к мужу и, в частности, за деньги, пожалованные Черкасскому государыней.

Кантемир презирал Бирона, сознавая при этом, что должен его опасаться. Но чего боялась Варвара? А она боялась. Иначе как объяснить, что эта богатейшая невеста России выткала серебром домашние туфли и поднесла их Бирону, чтоб не стучал по паркету, пробираясь в покои Анны Иоанновны. Хотя почему бы герцогу и не стучать? Он вхож в спальню государыни, чего ему-то бояться? Вот княжна Варвара, если отец ее не угодит фавориту, враз может перестать быть богатейшею и останется бедною старой девою… Такие превращения случались…

Антиох вздохнул. Да, с Варей Черкасской Мария неумолима. Как, в сущности, эгоистична любовь. Только на первый взгляд кажется, что любовь самоотверженна…

Вечером он был в театре и зашел в антракте за кулисы. Джемма сидела в зеленом потертом кресле усталая. При виде Кантемира заулыбалась своими узкими глазками. Смешно и мило задрожали ее щеточки-ресницы. "Ненаглядная моя", — только и мог сказать Кантемир.

Связи с актрисами были в порядке вещей и у лондонской знати, как в России — у русской, посещение кулис не возбранялось и представителям дипломатических миссий, мимолетное покровительство актрисам не вызывало осуждения. Но любовь влекла за собою неминуемую кару. Форма защиты сословных привилегий от посягательства сословий низших? Наказание за счастье как компенсация неимущим? Способ предупреждения человека об опасности, сопряженной со страстями? Звериное желание уничтожить слабейшего? Ибо проявление любви — это публичное признание своей слабости. Кантемир бесплодно решал загадку, веками не решенную.

— Я получил сегодня письмо и посылку из России. Сестра Мария просит тебе кланяться и посылает в подарок вот это.

Кантемир развернул упакованный в холстину сверток. Там были две шкурки соболей, мягких, искрящихся, оживающих от прикосновения пальцев.

Джемма была в восторге. Особенно приятно ей было, что сестра Антиоха приняла се, признала как подругу своего брата.

— Она вправду обо мне пишет?

— Да вот же, посмотри!

Антиох достал письмо, написанное по-гречески, и порадовался, что Джемме язык незнаком. Что бы сказала она, прочитав о Варе Черкасской?

— Быть может, в этот вторник мы соберемся с друзьями в моем доме. Мне бы хотелось, чтобы ты была рядом. Попроси сеньора Гастальди заехать за тобой.

— Удобно ли это, Эни?

— Будут и другие артисты.

— Я охотно приеду.

Они быстро простились. Кантемир пошел в ложу, которую абонировал на весь сезон. Когда пела Джемма, он не чувствовал своего одиночества.

Нередко перед спектаклями в гостиной русского резидента появлялись певцы, актеры, дипломаты, по пути в театр зашедшие перемолвиться между собой и с хозяином дома. Театральные кулисы скрывали много секретов, подчас совсем по музыкального свойства, и с ними знакомился Кантемир в общество своих артистических друзей. Собирались вместе они у Кантемира нередко и по окончании представлений. Говорили обычно о музыке, о театре.

— Проезжайте от Рима до Лондона и от Лондона до Мадрида, — сказал однажды композитор Порпора, — везде вы увидите свои обычаи и предрассудки, но музыка повсюду будет одинаковая. Правда, я ничего не могу сказать о вашей северной стране, — отнесся он к русскому резиденту.

— Наша музыка еще не успела о себе заявить ни в Лондоне, ни в Милане, — ответил Кантемир. — У народа есть свои песни, крестьяне имеют дудки, балалайки, церковные певчие поют молитвы. В столицах молодые люди играют на флейтах. Сам я люблю музыку с детства. Князь Дмитрий, мой отец, был изрядным музыкантом. Пьесы, что он сочинял, мелодичны, их напевали в Молдавии. Это восточная музыка, не такая четкая, жесткая, которую можно слышать здесь, — она мягкая, пластичная, певучая.

На его слова не обратили внимания. Порпора продолжал:

— В половине прошлого века итальянская музыка сумела достичь высокого совершенства. Но в начале нынешнего она стала терять свои достоинства. Большие оперные спектакли кажутся иногда сумасбродными, в них нет действия. Певцы, не буду спорить, хороши, но только голос не создает театрального искусства. К тому же нередко у нас в пении принялись утверждать правила обыденной морали, гражданского поведения.

Луиджи Риккобони, известный театральный критик и актер, резко возразил знаменитому певцу:

— Помилуйте, это великолепно! С годами театр теряет значение школы гражданского долга, передатчика примеров мужества и доблести. У героев сцены учиться нечему — с горечью, но все же нам приходится это признавать. Опера и балет, как думаю, устарели, они отмирают. А трагедии и комедии следует для сцены внимательно отбирать.

— Опера в Лондоне двух видов, — напомнил Кантемиру Паоло Ролли. — В одном выступают либо боги с древнегреческого Олимпа, либо исторические герои, а в другом пастухи и пастушки поют о взаимной любви, жалуются на измены, страдают от гнева богов. И способов рассказать зрителю о том, что происходит на сцене, тоже два. Для того чтобы описать происшествие, существует речитатив — речь под музыку, а характеристики себе и другим персонажам певцы дают в ариях. Теперь появилась мода украшать музыку, что написал композитор, всякими вариациями по воле исполнителя, и дирижерам приходится следить за певцом, поддерживая его упражнения музыкой оркестра.