Подвиг Искариота

Не спеша, с нарочитым спокойствием я вытянула ногу, согнула в колене и положила на колено другой ноги, чтобы вытереть ступню. Мне показалось, что в эту минуту тубус слегка наклонился.

Я занялась пальцами ног, тщательно протёрла каждый промежуток – и снова подняла глаза: на своём шарнире камера медленно, еле заметно поворачивалась, как будто принюхивалась своим тубусом. И мой сон, постыдный, жуткий сон ожил в моём сознании: тубус напоминал мужской член. В панике я выскочила из ванной. С полотенцем в руках металась по коридору, бросилась в спальню – тусклое око и там поджидало меня, это было уже чистое сумасшествие; я забилась под одеяло.

Голос Оператора произнёс:

«Прекрасно. Получилось очень удачно. Теперь вернитесь в ванную, приведите в порядок волосы и наденьте халат. Ждём вас на кухне».

Они ждали меня на кухне, что ж. Я успокоилась. Последовала церемония завтрака. Её величество подавали себе кофе, намазывали булочку мармеладом. Изредка – но лишь изредка, нужно отдать ему справедливость, – Оператор, он же режиссёр, выдавал своё невидимое присутствие. Повернитесь, говорил он, когда меня было плохо видно, или: остановитесь, задумайтесь на минутку; смотрите в окно; вы кого-то вспоминаете; проведите руками по груди, погладьте себя, улыбнитесь. Вы, говорил он, погружены в себя. Весь мир для вас не существует.

Словом, завтрак стал целым приключением. Вот уж никогда не думала, что событием может быть обыкновенное сидение за столом. Я всё ещё не могла постигнуть, в чём смысл этой затеи. Очевидно, не только в том, чтобы показать голую бабу всем любопытным. Паника в ванной была очевидным недоразумением, я успокоилась. Взяла себя в руки. Правда, это привело к тому, что Оператору пришлось деликатно напомнить о правилах; по его словам, я была слишком «зажата». Видимо, держалась слишком чопорно.

Мне не возбранялось смотреть время от времени в видеокамеру, но так, словно я не замечаю ни своего отражения в лиловом стекле, ни самой камеры. Вы, сказал он, ни о чём не подозреваете, вы погружены в свои мысли. Оказалось, что это не так просто. Именно в тот момент, когда я погружалась в свои мысли, никаких мыслей не было. Оператор советовал отвлечься, считать до двадцати. Странно сказать, я должна была учиться быть самой собою, должна была вести себя так, как делаю это изо дня в день, двигаться, садиться за стол, намазывать на булочку мармелад, прихлёбывать кофе – и при этом скрывать от себя, что я это делаю; иначе, сказал он, всё получается искусственным. И в самом деле, я заметила, что кофе лишилось вкуса, хлеб казался резиновым. Одним словом, я должна была принуждать себя быть непринуждённой и следить за каждым своим шагом, чтобы каждый шаг был непроизвольным. Но в конце концов ко всему можно привыкнуть.

Несколько дней спустя Оператор передал мне два пожелания фирмы, правильнее будет назвать их приказами. Отныне видеокамеры будут работать круглосуточно, это первое. Зрители хотят… – а кто были эти зрители? Фирма говорила о них так, словно в точности знала, кто они такие и чего ждут от меня. Так вот, зрители хотят видеть меня не только днём, но и ночью; поэтому я должна завести в спальне ночник. Соответственно будет повышен гонорар. И второе, начиная с такого-то дня из моей квартиры будут транслироваться все звуки. Тем самым будет полностью обеспечен эффект «присутствия». Я могу петь, бренчать на гитаре (моё любимое занятие), могу декламировать стихи, говорить по телефону, наконец, разговаривать сама с собой, – мне предоставляется полная свобода. Фирма переслала мне письмо от зрителя, который негодовал по поводу того, что не слышит мой голос.

Письмо, надо сказать, было в своём роде очень лестное. Привожу его почти полностью.

«Дорогая NN, – писал неизвестный человек, не пожелавший не только сообщить, кто он, но и назвать себя, – я хочу рассказать Вам, что со мной происходит с той минуты, как я Вас увидел. Со мной происходит что-то непостижимое. Достаточно будет сказать, что я забросил все дела и целыми часами, как потерянный, сижу перед компьютером. Надо бы подключить его к телевизору, но я пока что этого не умею. Что я хочу сказать? Я встаю вместе с Вами, вместе с Вами завтракаю, хожу следом за Вами по дому, который я знаю теперь не хуже моего собственного жилья. А поздним вечером я укладываюсь вместе с Вами спать. Простите эту откровенность, ведь мы никогда не увидимся… За эти несколько дней я узнал Вас так, как не знал ни одну женщину на свете. Я знаю, как Вы ходите, как Вы оборачиваетесь, чтобы взглянуть на меня, как Вы отводите волосы от лица, знаю цвет Ваших глаз, Ваш любимый лак для ногтей, Ваше бельё, словом, знаю всё. И чем дольше я смотрю на Вас, тем всё больше понимаю, что не могу без Вас жить. Но встретиться мы не можем».

Говорят, по почерку можно угадать характер человека. Мне тоже показалось, что я угадываю, только не могу объяснить. Узкие и острые буквы, похожие на старинный немецкий шрифт, который в России называют готическим. Такой человек должен быть худым и высоким. Я ломала голову, сколько может быть этому дядьке лет.

«И при этом я не могу Вас назвать такой уж ослепительной красавицей! Смазливых девиц можно сколько угодно увидеть по телевидению. Но в Вас есть нечто такое, чего нет ни у одной из этих телевизионных красоток…»

Не скрою, я была слегка заинтригована. Сразу скажу, что довольно скоро стало приходить много писем. И нежных, и циничных, и просто отвратительных. Чаще всего люди писали больше о себе, чем обо мне. Этот человек, видимо, тоже испытывал потребность исповедаться. Правда, он так и не сообщил, кто он такой.

Итак, я читала дальше, письмо было на четырёх страницах. Он рассуждал о том, почему невозможно наше знакомство. В конце концов, приложив некоторые усилия, он сумел бы – хоть это и держится в секрете – раздобыть мой адрес. Но!

«Но я боюсь. Я попробую вам объяснить. Разумеется, я понимаю, что моё появление, если допустить, что я решился бы Вас посетить, едва ли пришлось бы Вам по душе. Но это меня бы не остановило. Быть может, Вы думаете, что я стесняюсь своей невыгодной внешности, что у меня какой-нибудь физический дефект, или что я болен, или слишком для Вас стар. Это не так. Во всяком случае, я не настолько уродлив, чтобы бояться предстать перед Вами. Нет, дело не в этом. Дело, как ни странно, в экране, в этой прямоугольной раме».

«Я задёргиваю наглухо шторы, опускаю жалюзи, отключаю телефон, я готовлюсь к встрече с Вами, волнуясь, словно семнадцатилетний юнец, в комнате становится темно, и я включаю компьютер. И вот появляется на мониторе Ваша спальня, и я как Фауст в комнате Маргариты. Постель не прибрана. На стене репродукция с картины Рембрандта. Эта женщина, эта Даная, полная ожидания, пока еще не Вы, вас нет. Но вот отворяется дверь. Вы входите, Вы только что приняли ванну. Волосы, ещё влажные, небрежно сколоты на затылке».

«Вы убираете постель. Я вижу вас то сбоку, то сзади, то издали, то вблизи; я знаю, что Вы неодеты, под байковым халатом ничего нет, но даже если бы Вы сейчас сбросили халат, – Вы это сделаете позже, когда будете одеваться, – тайна, которая Вас окружает, в которую Вы закутаны, тайна эта не исчезнет. Вот в чём дело! Это чудо совершил экран. Положим, я не слышу, что Вы там напеваете, вижу только Ваши губы, Ваши полные бледные губы, вижу, как Вы слегка покачиваете в такт головой, и не знаю, чем окажется это мурлыканье, когда будет подключён звук (они обещали сделать это в ближайшие дни): оперной арией, песней вашей родины или пошленьким шлягером; но каким бы ни был Ваш голос, низким или высоким, чистым, хрипловатым, грудным, правильно ли Вы поёте или фальшивите, – всё равно, я знаю, что ничего не изменится, тайна не спадёт с вас, как спадает одежда. И до тех пор, пока Вы там, на экране, в этом потустороннем пространстве, которое я могу сравнить с пространством икон или зеркал, до тех пор, пока вы там, – каждое Ваше движение, поворот головы, выражение глаз, каждая клеточка кожи и каждая линия Вашего тела будут обведены светящейся чертой – недоступностью тайны».

«Я не могу в неё проникнуть. Вечерами, в Вашей спальне, я убеждаюсь, что никогда мне никто не был так близок, как Вы; никогда и не будет так близок; и, может быть, единственное, что остаётся недостижимым для меня, – это Ваши сны. Но если бы техника смогла преодолеть этот барьер и я сошёл бы следом за Вами в самые глубокие подземелья Вашей души, сумел бы я разгадать Вашу тайну? Хотел бы я её разгадать?..»

«Представим себе, что, не выдержав этой ежедневной муки, я заявлюсь к Вам собственной персоной. Мне откроет дверь молодая и миловидная, но увы, самая обыкновенная женщина, – женщина, о которой я уже всё знаю, которую видел тысячу раз. Предположим невозможное возможным – что Вы не прогоните меня, удостоите Вашим расположением, предположим, мы познакомимся ближе, будем встречаться; что, наконец, Вы согласитесь стать моей любовницей, – что тогда? Нет, останьтесь там, в светящемся окне…»